Легион Безголовый - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Костин cтр.№ 86

На месте пятиэтажного здания психиатрической клиники развалины. Из мешанины сваленных беспорядочной кучей строительных конструкций черными струйками процеживается дым. Одинокие уцелевшие трубы, черные от копоти, навевают мысль, что ничто в этом мире не вечно.

— Приехали, называется, — Машка морщится, старательно потирая переносицу. Может, и думает, а может, просто переживает за историческое здание, в котором в свое время лечились многие выдающиеся деятели. — Кто ж так неосторожно?

— Может, они сами — того?..

— Может, и сами. А может, и помогли. Вот что… Оставайся здесь, а я смотаюсь, узнаю, что к чему.

— Я с тобой, — отпускать Баобабову не хочется по простой причине. Оставаться одному в городе, где на каждом углу встречаются Охотники, боязно. Ну и что с того, что старший лейтенант секретного отдела “Подозрительной информации”? Я, в конце концов, обычный человек.

Прапорщик Баобабова резко поворачивается, сжимает горячими ладонями мое лицо и пристально, даже как-то нехорошо, смотрит мне в глаза. Зрачки ее бегают туда-сюда, и я замечаю, как подрагивают ее обкусанные, не знающие губной помады губы.

— Лесик… Лешка… Лейтенант ты мой родной… Нельзя тебе со мной. Нельзя. Я одна. Так надо, Лесик. У меня за плечами двадцать ходок в тыл условного и вероятного противника. Я спецподготовку прошла по классу разведки и диверсантка. Красный диплом. Вдвоем нас вычислят, а одна я справлюсь. Верь мне, Лесик, верь! Я быстро. Даже моргнуть не успеешь. Ладно?

От уговоров Машки заныл зуб. Зачем давить-то так сильно? Я и без физической боли хорошо все понимаю. Двадцать ходок — не коридоры милицейской школы. Спорить не стану.

— Хофофо, — соглашаюсь я, пытаясь вырваться из прапорщицких тисков.

Баобабова откидывает меня с дороги, запрокидывает голову и, рыдая скупыми прапорщицкими слезами, стремительно выбегает из комнаты. С трудом поднимаюсь с пола, прислушиваясь к стихающему топоту армейских ботинок.

— Дурочка, — наверняка сейчас на лице у меня загадочная улыбка.

Устраиваюсь у окна в надежде полюбоваться скрытным продвижением Марии по вражеской территории. Но на улице только потемки, разбитые фонари да запах от догорающей клиники.

— Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить… — Облокачиваюсь на подоконник, высовываюсь по пояс из окна, рассматривая пространство между домами. Внизу, по асфальту, крадутся неясные тени Охотников. — Тьфу. С нашим атаманом не приходится тужить… — Охотники тупые, на плевки не обращают внимания. От безнаказанности заметно улучшается настроение: — А первая пуля, а первая пуля, а первая пу…

Слишком поздно слышу за спиной крадущиеся шаги. Прекращаю болтать ногами, спрыгиваю с подоконника и слишком медленно поворачиваюсь к источнику подозрительного шума. Замечаю тяжелый плоский предмет, предположительно кирпич силикатный, летящий навстречу.

Из темноты квартиры выплывает хоровод симпатичных девчонок в прозрачных сорочках, среди которых замечаю Клавдию Ш. без мужа, Деми М. в красном чепчике, Курникову А. с ракеткой, Мон-серрат К. с каким-то кудрявым пареньком под мышкой и Борю М. в пеньюаре. Хоровод возносится над полом, уменьшается в размерах, отчего ни хрена не видно, и начинает быстро кружиться вокруг моей головы, глупо изображая свистом пролетающие мимо первые пули… Потом все куда-то исчезают. Остается только Боря М., который больно бьет меня по щекам.

— Пономарев! Очнитесь! Немедленно!

Молодые лейтенанты из отдела “Пи” привыкли выполнять приказы точно и в срок.

Открываю глаза. Обнаруживаю себя распятым на панцирной кровати, приставленной под наклоном к стене. Запястья пристегнуты наручниками, ноги привязаны обычными веревками. Голова хоть и свободна, но веселее от этого не становится.

Передо мной неопрятного вида товарищ в расстегнутой фуфайке с лицом кровожадного убийцы молодых лейтенантов. Методично шлепает грязными ладонями по моим щекам, пытаясь, как я догадываюсь, привести в чувство потерявшего сознание пленника. То, что я в плену, понятно и без дополнительных объяснений. Успокаивает одно: кровожадный убийца больше похож на человека, чем на Охотника. Значит, я у своих.

Подаю условный сигнал. Долгий и жалобный стон. Неопрятный товарищ, довольно хмыкнув, пальцами оттопыривает мне веки, изучает зрачки и выносит медицинский вердикт гнусавым голосом:

“Ожил, гаденыш”.

Я хочу сказать, что никакой я не гаденыш, а вполне приличный гражданин, но во рту пустынная сушь, язык ворочается еле-еле, не позволяя сконструировать правильные объяснения. Но глаза видят, уши слышат, голова немного болит от силикатного кирпича, но это так — мелочи.

С принудительно раскрытыми глазами изучаю место распятия и незаконного сковывания. С первого взгляда ясно, что нахожусь в подвальном помещении. Толстые трубы горячей и холодной воды, звуки капели, запах гнили и неисправного мусоропровода. От панцирной кровати, которая, если пошевелиться, противно скрипит, разит тремя поколениями жителей без определенного места жительства. Под потолком, на бельевой веревке, подвязан фонарик на две батарейки.

— Живучий какой…

С трудом поворачиваю гудящую от силикатного кирпича голову в сторону отчего-то знакомого голоса. Прищуриваюсь для улучшения резкости.

— Не узнаешь?

Так как во рту сухо, ограничиваюсь хрипом, в котором специалист логопед обязательно бы признал возглас удивления.

У противоположной стены, за импровизированным столом из-под ящиков для апельсинов “Оранжес”, сидят трое. Две свечи, укрепленные на собственных восковых слезах, освещают лица, явно мне знакомые. Справа, что-то чиркая в небольшом блокноте, изредка бросая на меня быстрые внимательные взгляды, сутулится Монокль, главный врач психиатрической клиники, где совсем недавно мы с Машкой безобразничали. Глаза Монокля злые и неестественно блестящие. Словно только что закончил рыдать.

С левой стороны, выпучив глаза, пристально пялится на меня еще одно знакомое лицо. Тощего мужика в кепке и с закатанными рукавами я определенно знаю. Видел где-то, может, даже сам арестовывал по подозрению в каком-нибудь преступлении. Вспомнить, при каких обстоятельствах мы встречались, пока не могу, но одно то, что мы знакомы, успокаивает.

А в самом центре, уложив загипсованную ногу на фанерный ящик, скрестив на груди руки, сидит третий. Хрипеть больше не в силах, поэтому только глупо улыбаюсь. Это Садовник, практически родной человек. Лица, как обычно, не видно, но ромашками весь пол закидан. Не обознаться. Через силу киваю. Здороваюсь.

— Вот где свиделись, лейтенант. — Садовник сбрасывает с ящика загипсованную ногу и, морщась, склоняется к пляшущим язычкам свечей. Замирает на секунду:

— Свет… — Садовник как бы смотрит на свечу и как бы морщится от нестерпимого света, который не в силах осветить его вечно скрытое лицо. — Свет озарил мою больную душу, — странно так говорит Садовник. От холодного голоса хочется поскорее отлепиться от кровати и сбежать куда-нибудь подальше. — Ты, лейтенант, не дергайся, твой покой пока я не нарушу. — Неожиданно с губ Садовника срывается стон и, кажется, камнем падает на заваленный лепестками пол. — Помнишь, лейтенант, цыганка дерзкая в подземном переходе нагадала тебе неприятности? А как все красиво начиналось? Правильно мудрецы говорят: красота и знание уничтожат мир.