Забытая Византия, которая спасла Запад - читать онлайн книгу. Автор: Ларс Браунворт cтр.№ 4

Лучше, чем любой из людей до него, император понимал, насколько шатким стало положение престола. Многочисленные восстания сделали армию лояльной личности императора, а не его положению, и такая ситуация в основе своей была нестабильна. Ни один человек, независимо от своей власти или харизматичности, не мог осчастливить любой слой населения, и будь его слабость обнаружена, вспыхнула бы гражданская война. Когда-то царственная кровь долгоживущих династий сдерживала амбиции — но сейчас, когда любой человек с военной поддержкой мог сделаться императором, требовалось нечто большее. Чтобы прекратить череду восстаний и войн, Диоклетиану нужно было сделать уважаемым само положение императора, независимо от того, кто сидит на троне.

Это было великое сражение античного мира. Стабильность была необходима для упорядочивания преемственности — но часто такая стабильность могла быть достигнута только тираном, и каждый диктатор, обосновывая свой захват власти, таким образом расшатывал себе принципы наследования. В любом случае сама идея усовершенствования императорской власти бросала вызов существующей традиции. В последние пятьдесят лет было много императоров — выходцев из армии, людей, идущих на многое, чтобы доказать, что они точно такие же, как и те, кем они командуют. Они ели со своими солдатами, смеялись над их шутками, выслушивали их тревоги и делали все возможное, чтобы не лишиться их преданности. Подобное чувство локтя было необходимо; без него можно было легко пропустить первые признаки неблагополучия, которые могли вылиться в гражданскую войну. Но такое поведение также подтверждало идею, что император — обычный человек.

Простые смертные могут быть убиты или смещены по чьей-то воле; Диоклетиану нужно было доказать, что императоры представляют собой нечто совершенно иное. В случае, если он не смог бы изменить ситуацию, это означало, что все, чего он добился, рухнет после его ухода от власти.

В Римской империи существовала давняя традиция маскировки автократии за внешними атрибутами республики. Первый император, Август, отказался даже принять титул императора, предпочитая безобидное звание «первого гражданина». На протяжении более чем трехсот лет римские легионы гордо носили штандарты с надписью SPQR ^[5], как если бы они служили воле народа, а не причудам тирана. Однако теперь Диоклетиан намеревался все изменить. Императорская власть больше не должна была скрываться под износившейся маской давно почившей демократии. Выставление напоказ неприкрытой власти должно было внушить трепет простонародью, в то время как попытки быть «первым среди равных» подстрекали к мятежам.

Религия дала ему отличное средство для реализации этой новой политической теории. Легитимность власти не проистекает от народа, она имеет божественное начало — и Диоклетиан является более чем представителем Юпитера, он сам — живой бог. Те, кому было дозволено увидеть его, должны были пасть ниц и отводить взгляд от его великолепия. Это было впечатляющее представление, и Диоклетиан принимал все меры, чтобы одеваться соответственно роли. Простая военная одежда не подходила божественному хозяину цивилизованного мира. Роскошная диадема венчала его голову — он был первым императором, надевшим ее, — и золотая мантия спадала складками с его плеч. Скрытый в продуманных церемониях, позаимствованных у Востока, где традиции божественных правителей всегда были сильны, Диоклетиан изъял себя из числа обычных смертных — бог среди людей, окруженный непреодолимыми кругами придворных.

Опереть шатающийся трон на мощь олимпийских богов было эффектным ходом, не имеющим ничего общего с высокомерием или самомнением. В мире постоянных мятежей только угроза божественного возмездия наилучшим образом сдерживала восстания. Теперь восстание стало актом нечестивости, а убийство императора — святотатством. Одним ударом Диоклетиан создал самодержавного монарха, полубожественного императора, чьи приказы опирались на авторитет религии. Хотя конкретная вера могла измениться, сама модель императорской власти стала определяющей идеологией византийского трона.

Языческая империя охотно приняла эту концепцию. Ее жители были пантеистами и с легкостью могли принять божественного императора или двух императоров — ведь они в самом деле преклонялись перед своими мертвыми правителями на протяжении столетий. Однако, к сожалению для Диоклетиана, не все из граждан Рима были язычниками, и его претензии на божественность ввергли его в противостояние с самой быстро растущей религией в государстве.

Нет ничего удивительного в том, что многие римляне отвергали привычных богов. Несомненно, недавние реформы Диоклетиана облегчили положение в государстве, но для большинства жизнь все еще была прискорбно несправедливой. Задавленные тяжелыми налогами, пострадавшие от тягот полувековых беспорядков, простые люди не находили защиты у прогнивших судов и могли лишь беспомощно взирать на то, как богатые отбирают у них земли в свою пользу. В полной безнадежности все больше и больше людей находили прибежище в разнообразных мистических культах, самым популярным из которых было христианство.

В противоположность независимой от них несправедливости мира вокруг, христианство поддерживало надежду, что страдания людей не напрасны, а кажущееся торжество их алчных мучителей будет прекращено всемогущим богом, который вознаградит праведных и накажет нечестивых. Они больше не были одиноки в темном падшем мире и ощущали поддержку любящего бога, который обещал им вечную жизнь. Материальный мир со всей его болью был преходящ, он должен был уступить место совершенному миру, где горести будут неизвестны, а все слезы высушены. Старая языческая религия с ее тщеславными раздражительными богами и бледным тенеподобным посмертием не могла предложить ничего столь же привлекательного.

Когда имперские власти стали открыто требовать жертвоприношений императору, большая часть христиан резко отказалась. Они охотно соглашались платить налоги, служить в армии и занимать общественные должности — но, как они предельно ясно дали понять, у христиан может быть только один бог. Император же, неважно, насколько могущественный, был всего лишь человеком.

Неприятие божественности Диоклетиана подрывало саму основу имперской власти, и с этим император мириться не собирался. Эти опасные мятежники, безбожники, отрицающие святость власти, должны были быть уничтожены. Был оглашен эдикт, требующий пожертвований императору под страхом смерти, и Римская империя предприняла свою последнюю серьезную попытку подавить христианство.

Произведенный эффект был ужасающим — особенно на востоке, где эдикт проводился в жизнь с чудовищной жестокостью. Там разрушали церкви, сжигали христианские сочинения, тысячи людей были брошены в тюрьмы, замучены или убиты. Но несмотря на рвение, с которым действовали исполнители, преуспеть они не могли. Язычники и христиане более или менее успешно сосуществовали на протяжении многих лет, и преследуемая церковь воспринималась с состраданием. Разумеется, ходили и сплетни о каннибализме и безнравственности, о том, как христиане тайно собираются, чтобы есть плоть и пить кровь их господина — но на самом деле никто не воспринимал эти рассказы всерьез. Большинство язычников отказывалось верить, что религия, которая одобряет уплату налогов, крепкие семьи и честную торговлю, может быть прибежищем опасных отступников, угрожающих безопасности государства. Христиане были соседями и друзьями, самыми обычными людьми, что изо всех сил старались преодолеть невзгоды этого мира. В любом случае христианство нельзя было ни игнорировать, ни просто уничтожить. Оно уже распространилось по всей империи и готово было изменить мир.