Неизвестный Солженицын. Гений первого плевка - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Бушин cтр.№ 91

Мадам Н. Д. Светлова давно уже освоила совокупную профессию редактора, комментатора и пропагандиста своего родного титана. Помнится, женам других титанов — ни Наталье Николаевне, ни Анне Григорьевне, ни Софье Андреевне, как и другим, — даже в голову не приходило освоить эту совокупность. Ну, конечно, некоторые вели дневник, кое-кто воспоминания оставил, но вот так впрямую заниматься разъяснением да пропагандой — этому, пожалуй, после незабвенной Лили Брик сподобилась только Светлова.

Может быть, одна из наиболее примечательных акций такого рода — беседа Светловой на страницах «Известий» еще 26 мая 1992 года с Константином Кедровым. Она тогда явилась из-за моря-окияна с целью «найти загородный дом». Ну, пустующих домов под Москвой, чтоб не хуже вермонтского монрепо, кажется, не много. Вот мадам и металась: «Пока мне не удалось найти загородный дом…» Но времечко и для душевной беседы выкроила… Вы можете спросить: «А кто такой Кедров?» Что ж, пожалуй, надо рассказать…

В конце прошлого года я собственными ушами слышал по телевидению, что Константин Кедров вместе с академиками Гинзбургом и Абрикосовым выдвигался на Нобелевскую премию. Я офонарел… Как это? Как это? За какие подвиги?.. Вероятно, то было сообщение из разряда тех, что не так давно прошло по НТВ: умер ленинградский писатель Даниил Гранин. И даже покойника в гробу показали, мерзавцы, и рыдающих родственников, и скорбящих друзей-товарищей. А оказалось, что это похороны академика В. И. Гольданского. Даниил же Александрович, член КПСС с 1942 года, жив-здоров, отметил свое 85-летие, и да продлят небеса его годы… Тогда на НТВ всем заправлял Евгений Киселев, и этот случай может служить выразительным эпиграфом ко всей его работе: он же только тем и занимается, что и в прямом и в переносном смысле хоронит тех, кто жив в сознании народа (Ленина, Сталина, Дзержинского), и воскрешает мертвецов (Николая Второго, Колчака, Ельцина).

Так вот, Кедров — сотрудник «Известий». Возраст? Думаю, между сорока и семьюдесятью пятью. Национальность? Кедровая у него национальность или еловая. Образование? Конечно, высшее, но это на нем никак не сказалось. Где живет? Разумеется, в Москве, да еще и на улице с таким красивым названием — Артековская, но — в курной избе, т. е. в такой, в которой нет ни дымохода с трубой, ни водопровода, ни электричества. Так и пишет: «Как жили в «курной избе», так и продолжаем в ней жить». («Расплата за победы». («Известия», 9 сент.,1992).

Тут мифический нобелиат, пожалуй, выказал с предельной полнотой всю свою умственную и нравственную суть. Чего стоит хотя бы такой афоризм: «Стремление делить мир на «наших» и «не наших» отбрасывает нас далеко за пределы даже XIX века». Далеко и даже! То есть, видимо, куда-нибудь в XIII–XV века, что ли. Вот, мол, в те дикие времена были «наши» и «не наши», а после все чудесно преобразилось — куда ни плюнь, везде «наши». И так до сих пор. Здесь Кедров по мере сил помогал кремлевским и думским коллегам, которые тогда без устали твердили: «У России никогда не было и, главное, нет сейчас никаких врагов. Все нас любят да желают нам добра, и только». И в дружеском упоении выдавали Западу наши военные секреты, дарили отменные куски морского шельфа, молчали при появлении американских военных баз на сопредельной еще вчера нашей территории. Странно, что при таком убеждении ни сотрудник «Известий», ни его собратья не обратились к США со словами укора: «Друзья, что ж вы колошматите то Сербию, то Ирак, а раньше — то Корею, то Вьетнам? Это же «наши», то есть «ваши». Стыдно, господа! И еще придумали какие-то «страны-изгои». Позор! Вы же не в XIII веке живете».

Замечательную мысль об абсолютном отсутствии в мире «не наших» тов. Кедров подкрепляет так: «Хорошая мать не может любить своих детей выборочно, одних дольше, других меньше. Русская интеллигенция никогда не откажется от всемирной любви ко всем народам. (Она их мать? — В. Б.) Об этой любви сказал Достоевский на пушкинских торжествах». Замечательно! Только Достоевский, в отличие от нашего оратора, отродясь не допускал лестной мысли, что русская интеллигенция — «хорошая мать» всех народов мира, и в пушкинской речи говорил главным образом о русском человеке, о русском народе в целом, именно о его всемирной отзывчивости и одновременно — о «сбивчивой и нелепой жизни русского интеллигентного общества, оторванного от народа, от народной силы». Наконец, да, писатель горячо и убежденно призывал тогда к «жизненному воссоединению, к единению всечеловеческому!» Но с 8 июня 1880 года, со дня той речи минуло уже почти 125 лет, а что мы видим? Военные вторжения сильных стран на землю слабых, террористические акты, восстания и бунты, угрозы и проклятия… Так что из попытки ссылкой на Достоевского подкрепить свою великую мысль о торжестве всеобщей любви, к сожалению, пока ничего не получилось.

Но, как ни странно, хотя Кедров уверяет, что с XIII века в мире кругом одни только «наши», он признает, что иногда случались войны. Мало того, вспоминая недавнее прошлое, пишет: «Уже не в былом вражеском окружении входим мы в цивилизованный мир». Выходит, «не наши»-то в цивилизованном мире раньше имелись в количестве, достаточном для окружения великой страны социализма, и вот теперь вдруг исчезли. Не зашел ли здесь у мыслителя ум за разум?

И с каким негодованием пишет он в связи с этим о своей родине: «Со времен Петра вся Россия только и делала, что ишачила на военную машину. Это неизбежно приводило нас к соблазну решать все проблемы только силовыми методами». Именно это и приводило? Не поставлена ли здесь телега впереди лошади? А как поступали другие правители? Если ограничиться только петровским временем, то любопытно узнать у ишачащего в «Известиях» журналиста, например, о том, каким ветром занесло Карла XII во главе многотысячного войска из уютного Стокгольма на землю нынешней Белоруссии, а потом — под Полтаву. Не хотел ли он на чужой земле решить свои проблемы силовым методом? Молчит ишачащий.

Слушаем его дальше: «Мы называли победами военные кампании, где погибало до двух третей армии, а священная столица подвергалась полному разграблению и сожжению». Здесь он имеет в виду, но не решается назвать Отечественную войну двенадцатого года. Мы, дескать, должны считать ее не победой, а поражением, поскольку проиграли по очкам: Москва была разграблена и сожжена, а Париж не пострадал. Но ведь есть, дружок, и другие показатели. Вот читаем: «Шли войска Наполеона сначала туда, потом обратно». Словно речь о парадном марше. А на самом-то деле двунадесятиязычная армия Наполеона насчитывала тысяч 600 штыков, когда шла «туда», а «обратно» шла уже не армия, а тысяч 30 сброда, которому в дамских шубах и стариковских валенках удалось улизнуть после разгрома на Березине, когда великий полководец бросил их и укатил в Париж. Гениям это можно. А потом не спеша русские и в Париж притопали. Могли бы в отместку за Москву и спалить его, но вместо этого даже от своей доли контрибуции начисто отказались, получив за это прозвище «жандарма Европы».