Повседневная жизнь римского патриция в эпоху разрушения Карфагена - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Бобровникова cтр.№ 44

Но напряжение достигло своей кульминации во время смотра всадников. Это была очень картинная и торжественная церемония, напоминающая военный парад, но цель она преследовала все ту же очищение нравов. Еще и доныне туристы, глядящие с Капитолия на Форум, могут видеть три стройные белые колонны, высоко поднимающиеся среди окружающих руин и развалин. Это остатки некогда великолепного храма Кастора, сооруженного на том самом месте, где люди когда-то увидели Диоскуров, которые поили своих усталых запыленных коней в маленьком озерке, — дело в том, что в тот день в сражении при Регильском озере божественные юноши бились бок о бок с римлянами. Храм был велик сам по себе, да еще стоял на огромном подиуме, около 7 метров высотой. Широкая, украшенная статуями беломраморная лестница вела в храм, а рядом была трибуна. Там-то и стояли во время смотра цензоры в своей пурпурной тоге. Глашатай называл имя всадника, и тогда тот отделялся от толпы и проводил своего коня под уздцы. Цензоры же говорили одну из двух роковых фраз: «Ты сохраняешь коня» или «Продай коня». И последнее означало жестокое бесчестье и позор.

И вот в назначенный день весь Форум заполнился народом. Все, затаив дыхание, ждали, что будет. Квириты предвкушали интересное зрелище, а многие всадники не могли скрыть дрожи. На трибуне у храма стоял Публий Африканский. Все взоры прикованы были к нему. Опасения всадников оказались ненапрасными. Публий останавливал их одного за другим и своим ясным голосом громко, чтобы слышал весь Форум, перечислял их вины. Его насмешки были для этих надменных юношей хуже пытки. Отняв коня у одного знатного молодого человека, Галла, он сказал:

— Взгляните на этого напомаженного мальчика, который постоянно прихорашивается перед зеркалом, прогуливается с подбритыми бровями, выщипанной бородой и общипанными бедрами, лежит на пирах в тунике с длинными рукавами рядом с поклонником, ибо он любит не только вино, но и мужчин ^[87], и неужели после всего этого кто-нибудь усомнится, что он занимается тем, чем обычно занимаются распутные мальчишки? (ORF-2,Scipio minor, fr 17). ^[88]

Вслед за тем он отнял коня у какого-то порочного юноши. Этот человек, между прочим, еще во время Пунической войны устроил пирушку, которую сопроводил следующей выходкой. Принесли огромный пирог, имеющий вид города Карфагена, и хозяин предложил гостям «взять» его. Шутка эта не могла не показаться Публию пошлой. Но, разумеется, этот случай он не считал достойным цензорского замечания. Однако, когда юнец стал бурно добиваться, за что у него отняли коня, Сципион, как он умел это делать, без улыбки, с непроницаемым лицом, сохраняя вид полной серьезности, отвечал, что причина — зависть.

— Ведь ты взял Карфаген раньше меня (Plut. Reg. et imp. apophegm. Scipio Minor, 11) ^[89].

Но особенно забавной показалась всем история с Тиберием Азеллом. Это был пустой, развратный и лживый молодой человек, который обладал огромным запасом наглости и апломба. Вот этого-то Тиберия Сципион остановил и приказал продать коня. Взбешенный всадник закричал, что это возмутительно, — он, Азелл, воевал во всех провинциях. Публий отвечал всего двумя поговорками:

— Если у меня нет быка, я выгоню на поле осленка. Я выгоню на поле осленка, но умнее он не станет (то есть на безрыбье и рак рыба) (Cic. De or., II, 258).

Весь яд этих слов заключался в том, что Азелл по-латыни означает «осленок».

В то же время Публий всегда придерживался самой суровой справедливости. Речь идет не о том, что он не пользовался своей властью, чтобы свести личные счеты, как Катон, который отнял коня у Люция Азиатского, чтобы отомстить его брату, своему врагу Сципиону Старшему. Никому в Риме и в голову не могло прийти, что Эмилиан может совершить подобный поступок. Но всех поражала строгая щепетильность, с которой он относился к своим обязанностям. Лучше всего это видно из случая с Гаем Лицинием Сацердотом. Этот молодой человек имел все основания опасаться цензоров, а потому собирался было прошмыгнуть незаметно мимо. Но Сципион заметил это. Он громко окликнул его и заявил, что ему известен факт формального клятвопреступления со стороны Сацердота и что он готов дать свидетельские показания, если кто-то захочет его обвинить. Но никто не вызвался, и тогда Сципион сказал:

— Ты сохраняешь коня, ибо я не хочу быть для тебя и обвинителем, и свидетелем, и судьей.

«Таким образом, — говорит Цицерон, — тот, мнение которого считалось законом и для римского народа, и для иностранных племен, сам не счел своего личного убеждения достаточным для того, чтобы лишить чести своего ближнего» (Cic. Cluent., 134; Val. Max., IV, 1,10). Этот случай ясно показывает, насколько вопиющими и общеизвестными были вины остальных.

Даже к простому народу этот цензор был суров. Известно, например, что он перевел в другую трибу, то есть ограничил в избирательных правах некоего центуриона, который 26 лет назад не принимал участия в битве при Пидне. Тот оправдывался тем, что остался охранять лагерь, и спрашивал, за что Публий Африканский его унизил. На это Сципион насмешливо отвечал:

— Я не люблю чересчур благоразумных (Cic. De or., 11,272).

Мы не можем понять всего сарказма его шутки, так как не знаем этого центуриона. А между тем этот человек должен был буквально поразить Публия своим «благоразумием», раз он запомнил его на всю жизнь.

И вот тут-то Сципион натолкнулся на неожиданное препятствие.

Его коллегой был Люций Муммий. Это был «новый человек», но он не только достиг высших магистратур, но и покрыл свое имя славой. В то самое время, как Сципион воевал в Африке, Муммий сражался в Греции, Сципион разрушил Карфаген, Муммий — Коринф, Сципион получил имя Африканский, Муммий — Ахейский. Правда, злые языки говорили, что заслуги Муммия перед Республикой довольно бледны, что все победы одержал Метелл Македонский, воевавший до того в стране, а Муммий только воспользовался плодами его трудов и украсил себя чужими лаврами, как это часто бывало в Риме (Val. Max., VII, 5,4; Vir. illustr., IX).

Муммий был человеком на редкость незлобивым и добродушным. Когда Полибий, находившийся в Африке со Сципионом, узнал, что произошло в Элладе, он сломя голову помчался спасать свое несчастное отечество. Со свойственной ему ловкостью он проник в самую ставку Муммия и был приятно удивлен, увидев полководца. «Он показал себя человеком воздержанным и бескорыстным; управление его отличалось мягкостью, хотя среди эллинов он имел огромную власть, и случаи соблазна представлялись ему часто» (Polyb., XXXIX, 14,2–3).