– А сколько ему?
– Нисколько…
– Как нисколько? У всех детей возраст есть…
– Может, месяц, может, два… Я не разбираюсь.
– И ты новорожденного мальца хочешь на меня, старуху,
оставить? Да ты с ума, что ли, сошел? Разве я с ним справлюсь?
– Да что с ним справляться? Посмотри, какой он
спокойный! Поест – и спать… Никогда не орет, даже когда обкакается…
Стоило только Базилю произнести это фразу, как Митя
сморщился, открыл свой беззубый ротик и исторг из него такой громкий писк, что
бабкина кошка ошалело вытаращилась и тут же сиганула через окно на улицу.
– Не орет, говоришь? – скупо улыбнулась старуха.
– Веришь ли, первый раз от него такое слышу…
Баба Клава покачала головой, давая понять, что не верит, но
к Мите подошла, распеленала, глянула на мокрый подгузник, сварганенный из
чешского батника.
– Описался, негодник, – констатировала она. –
И жрать, наверное, хочет.
– У меня детское питание с собой есть, – Базиль,
не вставая с коленей, подполз к сумке и суетливо достал из нее пачку
«Малютки». – Его теплой водичкой разбавить, и все.
– Да ему уже каши пора давать. И яблоки тереть.
– Я и каши привез, и пюре, так что ничего тереть не
надо. Единственное, что не успел купить, так это пеленок… Но я могу сгонять в
город, привезти…
– Не надо. Чай у нас не дыра какая! Поселок городского
типа. Магазинов полно, целых пять, купим…
– Значит, ты согласна? – взревел Базиль, вскакивая
с коленей и хватая бабу Клаву в охапку. – Согласная понянчить моего
Митьку?
– Ну чего ж поделаешь – понянчу. Не выкидывать же…
– Век не забуду, баба Клава!
– Главное, вернуться за ним не забудь.
Базиль заверил старуху, что заберет сына не позднее первого
октября. Потом расцеловал ее, притихшего Митю, вернувшуюся в дом кошку, положил
на стол пятьсот рублей и распрощался с ними до осени.
…Два месяца Базиль мотался по Крыму. Алушта, Гурзуф,
Ливадия, Ялта, где он только не был. В сентябре планировал перебраться на Кавказ
– в бархатный сезон в Сочи можно было озолотиться. Бабе Клаве звонил регулярно,
четыре раза в месяц. Выслушивал ее восторги по поводу Митиного спокойствия и
жалобы на его плохой аппетит, затем спрашивал, не прислать ли денег или
дефицитных продуктов, а когда старушка заверяла, что все у них есть, прощался и
забывал о них до следующей недели.
Прошел еще месяц. Базиль перекочевал в Феодосию. Играл, пил,
гулял, жил на полную катушку. Бабе Клаве звонил все реже. За лето он отвык от
мысли, что у него есть сын, о котором нужно заботиться. Более того, теперь ему
казалось, что решение, которое он принял сгоряча, было ошибочным. Благородным,
похвальным, но поспешным, бездумным, чисто эмоциональным. Ну какой из него
отец? Не в этот год, так в следующий посадят. А то убьют! И что? Мальчишка все
равно в детдом попадет, только с ярлыком «сын уголовника». Зачем ему это? Лучше
сразу по приезде отдать мальца в Дом малютки. Авось такого крохотного кто
усыновит…
К такой мысли Базиль пришел к концу лета. А в начале сентября,
перед тем как отправиться на Кавказ, вспомнил, что не звонил бабе Клаве больше
двух недель. Побежал на телеграф. Заказал переговоры с Решетовым. Долго не
соединяли, а когда соединили, оказалось, что связь ужасная и почти ничего не
слышно. Но главное Базиль понял – баба Клава в больнице (упала в курятнике,
сломала шейку бедра), встанет с кровати не скоро, с Митей сейчас по очереди
нянчатся соседки, одна из них, Нина, с ним и разговаривала.
Выслушав далекие причитания Нины, Базиль прокричал в ответ:
«Завтра приеду!», затем положил трубку, покинул телеграф, быстро собрал вещи и,
не попрощавшись с дружками, поехал в аэропорт.
До Решетова добрался спустя сутки. Усталый, злой на себя.
Зачем, спрашивается, сорвался, если решил от сына отказаться? Опять возомнил
себя благородным рыцарем? Идиот! Ничего бы с Митькой не случилось – он-то себе
ничего не сломал, в больницу не угодил. Жив, здоров, под присмотром. И баба
Клава без него не пропадет, врачи с медсестрами за ней ухаживать будут… Потом
те же соседи подсобят – в селе народ дружный… Что ему мешало остаться на юге?
Сказал бы, приехать не могу, аврал на стройке, не отпускают. Все бы поняли, в
том числе баба Клава… Но не мог он так поступить. Совесть, которую, как ему
казалось, он давно проиграл в карты, не позволяла. Вот и примчался, как
положительный герой индийского фильма за полторы тысячи километров, переплатив
за билеты, отвалил кучу денег за такси…
Митя встретил блудного отца радостным повизгиванием: то ли
узнал, то ли соскучился по мужской физиономии. Он очень вырос за лето, окреп,
на толстых щеках появился яркий румянец, а на голове темный пушок. А вот баба
Клава, которая в этот день выписалась из больницы, чтобы встретить Васеньку,
выглядела сильно уставшей и похудевшей. И сколько она ни заверяла Базиля, что
это не из-за Мити, а только из-за болей и перенесенной операции, он все равно
во всем винил себя. Сплавил старой женщине грудного ребенка, кинул пять сотен и
наплевал. А у нее здоровье уже не то! Устает быстро, хворает часто. Ей о себе
думать надо, а не о подкидыше…
Из-за всего этого Базиль решил остаться в Решетово. Пожить у
бабы Клавы, пока она не поправится. Зимой ей туго одной придется: дрова
наколоть некому, воды наносить, снег почистить, печку натопить тоже, да и за
Митькой присмотр нужен, скоро ползать начнет. А весной можно с ними обоими
распрощаться. Где-то в апреле вернуться в город, там определить мальчишку в
детдом, и в мае отправляться на гастроли.
Так планировал сделать Базиль.
Но сделал все не так.
В апреле оказалось, что маленький Митя стал самым важным
человеком в его жизни. Они так много пережили за эту зиму – простуды, аллергии,
ушибы, ссадины. Очень многого достигли – пошли в девять месяцев, а в десять
разборчиво сказали «Па». Так привыкли засыпать, обнявшись, просыпаться под крик
петуха и делать все сообща (рассматривать картинки в журнале, играть в машинки,
кидаться мячиками, воровать у бабы Клавы моченые яблоки), что расставание, даже
на день, казалось невозможным…
И Базиль надумал осесть в Решетове. Он отремонтировал бабе
Клаве дом, сделал теплицы, вычистил колодец, вскопал и засадил огород. Тяжелый
физический труд давался ему легко, казалось, что он всю жизнь только тем и
занимался, что плотничал, садовничал, строил, красил, чинил. Естественно, его
тянуло в город. Тянуло к дружкам, картам, девочкам. Особенно вечерами, когда он
курил на крыльце и вспоминал свои былые приключения. Иногда, в дождливые
осенние дни, ему становилось нестерпимо тошно, тогда он остро скучал по своей
шальной жизни и порывался смотаться. Однажды не удержался – сел в поезд, шедший
в родной город, но вышел на первой станции и вернулся в Решетово: к Мите, к
бабе Клаве… К своей новой семье. К своим единственным друзьям. К тем, ради кого
он пожертвовал своей «дольче витой»…