— Врешь!
— Не вру. Почему, интересно, женщина не может броситься мне на шею? «Слабинзончик, — сказала она, — какой ты стал гладенький!» Это в том смысле, что прыщей у меня теперь нет. Почти все ковры ушли на хорошего дерматолога. Прыщ — ковер, прыщ — ковер. Жестокая страна! Валькирия, кстати, тоже выглядела неплохо, не считая застиранных рук и макияжа в манере поздних импрессионистов. Я предложил вечером встретиться. Она сказала, что не может, потому что у мужа как раз день рождения и она еще должна купить ему подарок. Я предложил — завтра. А завтра она ведет падчерицу к гинекологу. А послезавтра? Послезавтра у нее ночное дежурство. Ладно, думаю, зайдем с другого бока! И спрашиваю: «А что ты хочешь подарить мужу?» — «Часы… Но у меня всего десять долларов…» Я говорю, что, когда ехал сюда, видел в переходе замечательные часы именно за десять долларов. Даже в Америке таких не встречал… «Ой, Слабинзончик, купи! А то у нас комиссия сегодня — никого не отпускают. Я тебе буду очень благодарна!» — «Очень?» — «Очень!!!»
Я поехал на улицу Горького в «Подарки» и купил ей титановый «Ситизен» за двести долларов, а на крышке выгравировал: «Как глянешь — так вспомянешь!» Но ты представляешь, часы ей не понравились, она даже подурнела от огорчения, сказала, что видела за десять долларов с цифирями, будильником, калькулятором и еще черт знает с чем… И это разрушило все мои планы сексуального реванша!
Вошла Катя:
— О чем это вы?
— О женской жестокости.
— А ты еще не женился?
— Эх, Катя, последний шанс жениться я упустил в Булони много лет назад по причине злоупотребления пивом… Кстати, а что впоследствии стало с девушкой по имени Фонарева Ирина? Она жива, надеюсь?
— Жива, — ответила Катя, отводя глаза. — У нее все нормально… Ты еще долго в Москве?
— Не знаю. Я вот думаю, может, мне здесь себе жену найти? Американки страшные потребительницы и вечно всем недовольны. А в постели они просто сексуальные тиранки: «Move, move!» Двигайся… А чуть что не так, пожалте к психоаналитику! «Скажите, мистер Лобензон, вам по ночам не снятся поющие вагины?» Найду себе здесь юную интеллигентную деву с настоящими дворянскими корнями, обогащенными древнееврейской кровью. Научу ее только одной фразе — «Rest, honey!» Отдыхай, милый! И буду жить счастливо и долго. Детей растить… А где, кстати, ваша малолетняя дочь?
— На свидание ушла.
— На свидание? Bay! Как летит время! Особенно в Америке…
— А ты знаешь, что Тапочкин тоже скоро в Америку поедет? — гордо сообщила Катя. — По контракту!
— По какому еще контракту?
— С фирмой «Золотой шанс»! Знаешь такую?
— Еще бы! В Америке ее знают даже негры преклонных годов.
— Надежная? — поинтересовался Башмаков.
— Как оральные контрацептивы при воздержании.
— Я серьезно!
— Надежней не бывает. Не волнуйся! А кто к тебе от этой фирмы обращался?
— Чубакка.
— Чубакка?
— Это прозвище… Бадылкин. Я с ним в «Альдебаране» вместе работал. Вспомнил товарища!
— Молодец!
— Вот видишь, Тапочкин, а ты еще сомневался! — сказала Катя.
— Подожди, может, им еще моя разработка не понравится!
— А какая у тебя разработка?
— По емкости кислородных шашек.
— Не волнуйся — понравится. Америка всеядна, как свинья.
После десерта Слабинзон сообщил, что обожрался совершенно по-русски и ему пора в «Метрополь». Перед уходом Борька долго целовал Кате руки.
Башмаков пошел его провожать. По дороге к метро Слабинзон шумно радовался отсутствию негров и цветных, и только толпа журчащих по-своему вьетнамцев несколько омрачила его настроение.
— Борь, я давно тебя хотел спросить, что было в голове?
— В какой голове?
— В ленинской.
— Ничего не было. Родная земля. А ты думал, я туда бриллиант «Третий глаз Шивы» захреначил?
— Что-то в этом роде.
— Нет. Главное мое богатство было в коврах, точнее, в одном ковре. Помнишь, драный такой, с большими розами?
— Помню. Таможенники еще носы воротили.
— Вот-вот. А ведь это был редкий экземпляр. Образец русского крепостного ковроткачества. Когда я приволок его антиквару, он расчихался и выгнал меня. Тогда я пошел в библиотеку Конгресса, перерыл все альбомы, каталоги и все-таки нашел почти такой же ковер, сделанный шереметевскими крепостными. Я снял с картинки цветной ксерокс и завизировал его у главного эксперта-искусствоведа. И знаешь, сколько мне заплатил потом тот же самый антиквар?
— Сколько?
— Восемнадцать тысяч долларов! Американцы — жертвы экспертов. Если по телевизору эксперт скажет, что клизма с патефонными иголками способствует пищеварению, назавтра вся Америка встанет в две очереди. Одна очередь — за клизмами, вторая — за патефонными иголками. И кто-нибудь озолотится на производстве клизм и патефонных иголок. К сожалению, я тут же вложил восемнадцать тысяч в дизельное топливо…
— Слушай, а ты долго привыкал? — спросил Башмаков.
— К чему?
— К Америке.
— А что?
— Да я вот думаю, если разработка понравится и меня пригласят… Все-таки три года! Мне кажется, я умру от ностальгии!
— Ты умрешь от совковой доверчивости. Где ты нашел этого Чубакку?
— Он сам меня нашел. Приехал прямо на стоянку. Вообще-то в «Альдебаране» его недолюбливали. А вот ведь — хороший оказался мужик.
— Замечательный! Он еще за тебя премию получит. Такие мозги для Америки добыл!
— Да ладно издеваться!
— Серьезно! Я ведь тоже в «Золотом шансе» работаю. Только в другом отделе.
— Да ты что!
— Да, друг мой, жизнь — это череда глумливых совпадений! Я ведь тоже хотел тебе кое-что предложить. Но раз Чубакка меня опередил — это судьба!
— Я могу…
— Нет. В Америке так не принято — мешать чужому бизнесу. Вызовут в райком и отберут партбилет. Давай лучше о бабах!
— Давай! А что там у вас с Валентиной на самом деле было?
— Ничего. Она изменила пол. У нее теперь усы, и она работает вышибалой в пивной «У дуба».
— Слушай, а как та негритянка, которая на фотографии, ничего? — спросил распалившийся от выпитого Башмаков.
— На какой фотографии?
— Из солнечной Калифорнии! Забыл, что ли?
— А-а, Бекки? Чрезвычайно разносторонняя девушка. Но мы давно расстались. Она оказалась расисткой — не любит евреев…
— А потом?
— Мой бедный моногамный друг, я чувствую, присутствие в мире внебрачных гениталий отравляет тебе жизнь. Держись — помощь придет…