«Значит, они действительно занимаются только этими греховными книжонками?» — подумала она с глубокой печалью.
Так она простояла некоторое время, потом взяла себя в руки, дрожащей рукой нажала на ручку, открыла дверь и безмолвно замерла на пороге.
Услышав скрип отворяемой двери, трое застигнутых врасплох спорщиков обернулись. Они чуть не задохнулись от неожиданности. Первым их движением было спрятать все книжки под стол, они же не хотели раздражать маму. Они даже сожалели, что эти книги так ее огорчают. Но очарование новизны, увлеченность изучением иностранных языков и наук после однообразной зубрежки Талмуда являли собой непреодолимый соблазн. Мать первая пришла в себя и громко воскликнула: «О небо, так издеваться над Словом Божьим! И где? В моем собственном доме! Читать эти отступнические книжки точно так же нараспев, как вы учите Талмуд! Какое кощунство! А вы-то, вы-то, реб Хершель, вам-то это зачем?! Что вы будете с этим делать в вашей орлянской общине? Хотите стать отступником, как мои парни?» Она так разволновалась, что едва не упала. Молодые люди безмолвствовали, отвернувшись к окну. Не получив ответа, то есть не встретив открытого сопротивления, мать немного успокоилась и молча удалилась.
Спустя некоторое время она снова застала моего старшего зятя на месте преступления. Это произошло тем же летом, в одно раннее утро. Гора около нашего дома была еще покрыта туманом. Я случайно находилась во дворе и видела, как мать вышла из дому и направилась к воротам. Я двинулась за ней. Она сделала несколько шагов вдоль садовой ограды и изумленно остановилась. «Кто это там?» — спросила она себя — или меня? — заглядывая в сад. Пройдя еще несколько шагов, она громко произнесла: «Ну конечно, это Давид (мой старший зять)! Что он там делает?» Она быстро прошла к тому углу сада, где рос высокий старый тополь. Она не ошиблась, это и вправду был Давид. Он стоял под тополем, но в каком виде! На нем лишь легкий халат, концы пояса не связаны бантом, а свободно болтаются, грудь голая, волосы всклокочены, один пейс забрался аж за ухо, другой, как маленькая змея, движется по щеке, черная бархатная кипа вся в пуху, на голых ступнях домашние туфли. Промокший, продрогший, он стоял под тополем и правой рукой сдирал с него кору, вытаскивая из-под нее маленьких насекомых и не без отвращения швыряя их в коробку со стеклянной крышкой. Он выглядел так комично, что мать не знала, удивляться ей или смеяться.
— Ты что тут делаешь? — воскликнула она.
— Ничего! — буркнул он, не прерывая работы.
— А что в этой коробке на земле? — продолжала допрос моя мать.
— Ничего! — ответствовал застигнутый врасплох естествоиспытатель.
— Ты почему так рано встал? — допытывалась мать.
— Рано? Вовсе не рано! — молодой человек все еще надеялся уйти от ответа.
Но не тут-то было. Мать наклонилась над оградой и не без раздражения обнаружила рядом с коробкой книгу. Теперь она поняла, что все это — звенья одной цепи, и в душе прокляла доктора Лилиенталя. Из стесненной груди, из глубины души моей матери вырвался отчаянный многозначительный вздох. Некоторое время она пристально разглядывала улики, потом обошла ограду и вошла в сад. Полуголый естествоиспытатель, разгадав ее намерения, кинулся прочь, оставив на земле свою добычу. При побеге он потерял одну туфлю, но другие детали туалета сумел удержать обеими руками. Мать быстро подошла к тополю, заглянула в коробку и с неописуемым изумлением обнаружила в ней одну обычную муху, одного майского жука, одну божью коровку, одного муравья, одного древесного червя и еще многих других насекомых, насаженных на булавки. Она не поверила своим глазам. Не найдя подходящих слов, она только пожала плечами. Вся ее поза, казалось, вопрошала: «Зачем человеку эта ползучая гадость?» Но она по-настоящему испугалась, когда взяла в руки книгу и обнаружила в ней помимо объяснений еще и изображения насекомых. Случаю было угодно, чтобы ее взор упал как раз на некое уютно расположившееся на странице «домашнее насекомое», и она содрогнулась от омерзения. Она могла еще понять, почему молодые люди хотят изучать немецкий и русский, почему им доставляет такое удовольствие светское чтение, ведь и она сама была весьма начитанна в еврейской литературе; но что кому-то, тем более ее зятьям, может быть интересно, как передвигается муравей, сколько ножек у майского жука и сколько глаз у зеленого червя, этого она понять не могла! Она подхватила трофей и вернулась в дом тем же путем, которым бежал с поля боя герой, оставивший на нем в знак поражения свою туфлю. Туфлю она подобрала, принесла в столовую и водрузила свою добычу на подоконник. К тому времени успел проснуться отец; услышав о происшествии, он смеялся от всей души.
Подобные сцены разыгрывались не только в нашем доме, все товарищи моих зятьев сталкивались с такими же затруднениями и неприятностями. Но мой зять Давид не выдержал преследований. Однажды, когда его позвали к обеду, он сказался больным и в тот же вечер, не предупредив никого, даже жену, уехал к своему отцу, который был раввином в польском городе Семятиче. Там он прожил довольно долго. Сначала сестра и родители были этому рады, потому что он вышел из-под влияния лилиенталистов, движение которых постоянно ширилось. Но чтобы вернуть его домой, пришлось приложить немало усилий.
Во избежание сцен, подобных описанной выше, зятья нашли для занятий тихое местечко между холмами, довольно далеко от нашего дома.
Единомышленники собирались там, чтобы обсуждать книги и животрепещущий вопрос о целях образования. Несмотря на все трудолюбие, прилежание и необычайную любознательность этой молодежи, в первый период Брест не дал ни одной выдающейся личности, хотя моим зятьям и их современникам надо отдать должное как пионерам, пролагавшим новые пути. Они значительно облегчили задачу для следующего поколения и устранили многие предрассудки.
Упомянутые выше трое юношей, кажется, первыми в Бресте протянули сильные молодые руки и жадно схватили яблоко с древа познания, которое подкинул им Лилиенталь. Однако мой старший зять, при всем своем усердии и одаренности, тщетно пытался найти место, где мог бы угрызть это самое яблоко, — все европейские попытки разбивались о его азиатское воспитание. Будучи знатоком Талмуда, он мог бы достичь более высоких целей для себя и своего общества. Младшему зятю удалось немного откусить от яблока, и через некоторое время он стал по тогдашним понятиям образованным человеком. А вот реб Хершель, тот вцепился в упомянутый фрукт обеими плебейскими руками и вгрызся в него очень глубоко… Очень скоро он превратился из местечкового меламеда в интересного образованного господина Германа Блумберга. Одним словом, еврейская молодежь из Бреста более или менее вкусила от плода с древа познания, каждый попробовал его на вкус, но семя, брошенное доктором Лилиенталем в каменистую почву Бреста, далеко не сразу дало всходы. Пионеры первого десятилетия были обречены на культурное бесплодие, поскольку в качестве образца для подражания они всем древнегреческим мудрецам предпочли Эпикура
[197]…