Ермолка под тюрбаном - читать онлайн книгу. Автор: Зиновий Зиник cтр.№ 24

Наш гид по Каппадокии Селим, парень в ковбойке и джинсах, выслушивал соображения Меламида о диалектике взаимоотношений Бога и церкви не без любопытства, но в целом с открытой толерантной улыбкой. Верующий мусульманин, он молится по пятницам в мечети, но твердо знает, что это — лишь его, мусульманский, путь к Богу, а у других — другой путь; например, у его подруги и любовницы — израильтянки. Из поп-звезд музыки он, как и многие турки, обожает Кэта Стивенса. Кэт Стивенс — из греческой семьи в лондонском Камдене — обратился в мусульманство, как и Шабтай Цви: поп-звезда и Мессия — это, так сказать, близкие профессии. Однако мир не разделяет мусульманского интернационализма Селима. Он сообщил нам, что Кэта Стивенса не пустили в США. Почему? Потому что он был с бородой и в мусульманском хитоне. «А почему он был с бородой?» — спросил Меламид. Потому что это такой обычай у мусульман — носить бороду. «Но у Селима нет бороды», — заметили мы. Селим не традиционный мусульманин. А Кэт Стивенс хотел носить бороду, как Магомет. «Кто сказал, что Магомет носил бороду?» — спросил Меламид. Действительно, откуда это известно? Римляне брились. Магомет возник в седьмом веке. К тому моменту можно и научиться брить бороду. «Откуда известно, что все римляне брили бороду?» — в свою очередь спросил Селим. Никаким источникам верить нельзя, даже безбородым римским скульптурам: вполне возможно, что бороды на этих скульптурах пририсовывались. История Тацита не существует в оригинале: какой-то монах потерял единственный экземпляр. Иосиф Флавий существует лишь в копиях.

Этот релятивизм в отношениях Магомета и ислама ничуть не смущал Селима. У каждого свой путь — с бородой или без. Селим сожалеет о пути, выбранном Ататюрком. Ататюрк не только запретил — вместе с тюрбаном и чадрой — общественно-публичное отправление религиозных обрядов (то есть везде, кроме мечетей, синагог и церквей), но и закрыл религиозные семинарии медресе, суфийские монастыри, каббалистические школы. В результате на первый план выступило этнически турецкое происхождение граждан его республики. Если ты не турок, ты — гражданин второго сорта. Селиму не нравится Эрдоган — нынешний премьер-министр Турции. На первый взгляд Эрдоган потакает исламистам-почвенникам. Он снял запрет на хиджаб в общественных местах, но одновременно пытается бороться и с распитием алкоголя в уличных кафе за столиками под открытым небом — последнее крайне настораживает Селима. С другой стороны, тот же Эрдоган разрешил грекам и армянам восстановить заброшенные церкви; в ряде случаев он добился возвращения собственности грекам, бежавшим из Турции во время антигреческих погромов в Стамбуле в связи с конфликтом на Кипре в пятидесятые годы. То есть Эрдоган — за религиозную и этническую толерантность, терпимость. В этих парадоксах амбициозного политического деятеля (он пытается завоевать лидирующую позицию для Турции и на Ближнем Востоке, и в странах Африки, не забывая при этом о Европе) просматривается одна сюжетная линия: ностальгия по Османской империи. Селим — за мультикультурализм Османской империи, где ты можешь быть кем угодно — лишь плати вовремя налоги. В Каппадокии, в скальных церквях, я видел византийские фрески, обезображенные надписями, скажем, позапрошлого века. Наш гид, Селим, как, наверное, все турецкие гиды, спешил продемонстрировать, что эти христианские фрески были обезображены в основном надписями на английском и греческом — вовсе не мусульманами: имперские турки ценили эклектику и многоголосицу, это было и политически рационально, и финансово выгодно.

Послушав Селима, Меламид предложил ему выдвинуть свою кандидатуру на пост главы государства. Начать свою политическую деятельность надо, конечно, с его деревни (под Измиром, откуда родом Шабтай Цви). На следующем этапе следует объявить себя Богом — если брать пример с самого Меламида, объявившего себя Богом новой религии в искусстве. Селим лишь благожелательно посмеивался.

Оказалось, что легендарные монастыри Каппадокии, вырубленные, как подземелья, среди марсианского пейзажа из скал вулканического туфа, с кельями, молельнями, столовыми и спальнями, не так уж скрыты от постороннего глаза, как этого хотелось бы историкам христианства. Эти пещерные города, отстроенные загадочными хеттами четыре тысячи лет назад, стали убежищем для христиан — сначала от римлян, потом от мусульман. Никто не может объяснить, зачем хетты строили подземные города, все эти подземные коридоры, залы и камеры, ниши и колодцы, уходящие на несколько этажей вниз и соединенные сетью туннелей. Кроме того, существовали и римские катакомбы с культом бога Митра (персидского происхождения), загнавшего в пещеры мистического быка; этот культ процветал среди римской аристократии и в армии — как демонстративный уход в язычество в первые столетия популярности христианства среди плебса в Риме. Трудно поверить, что такие подземные сооружения оставались незамеченными для местного населения. Демонстративное варварство быта в этих катакомбах христианского периода смотрится как некое намеренное самоистязание вроде отшельничества в иудейской пустыне на диете из сухих кузнечиков. Обитатели этих пещер были не диссидентами, скрывающимися от преследования, а скорее отшельниками, анахоретами. То есть эта пещерная жизнь была своего рода исправительно-трудовой колонией, моральным перевоспитанием.

Катакомбы Каппадокии произвели на меня такое же дикое и страшное впечатление, как и в свое время Аджимушкайские каменоломни под Керчью в Крыму, где сейчас музей эпохи Второй мировой войны. Туда советские органы загнали на несколько лет практически все население города — вместе с женщинами и детьми — перед немецкой оккупацией Крыма. И держал их там страх, но не перед Господом Богом или римскими легионерами, а перед КГБ: органы безопасности во время войны с немцами отдали приказ не сдаваться, а перебраться в катакомбы — в каменоломни. Солдаты там жили вместе с женами и детьми. Как там можно было продержаться несколько месяцев, представить себе трудно.

Даже в дикую жару там минусовая температура. Воды не было, ее просто слизывали с влажных стен пещеры. От отравляющего газа скрывались в нишах, закрывшись мокрыми одеялами. В кромешной тьме перестукивались, предупреждая друг друга, кто и где находится. Командному составу в темноте, наверное, мерещились пещерные медведи. Видимо, кое-кто пытался вырваться наружу, и таких отлавливали гебисты и смершники. С каждым месяцем росло количество бунтовщиков — они пытались выбраться на поверхность, их расстреливали на месте. В конце концов там начались моральная деградация и разброд. В буквальном смысле. Судя по описаниям, были установлены пропускные пункты, все «свои» знали пароль, остальных убивали.

Все это до сих пор выдается за часть героической истории сопротивления нацистским оккупантам. Но когда тусклый фонарик местного гида выхватывает во тьме под бугорчатыми пещерными сводами швейную машинку или сломанную детскую игрушку, начинаешь понимать, что означает быть заложником чужого образа жизни, что означает верность героическому прошлому — под приказом.