Лукреция Борджиа. Эпоха и жизнь блестящей обольстительницы - читать онлайн книгу. Автор: Мария Беллончи cтр.№ 18

Не стоит говорить, что вряд ли кому удастся застать врасплох людей, владеющих искусством скрывать подлинные чувства. Однако, как мне кажется, первое письмо, написанное из Рима в третьем лице, в отличие от всех других писем Ванноццы может пролить свет на обсуждаемую проблему. «Ванноцца смиренно просит у ног Его Святейшества, чтобы он соблаговолил дать ей завтра вечером аудиенцию, поскольку ее сердце сжимается от страха и она надеется, что любой ценой, как можно скорее, получит разрешение». Похоже, «страх» относится к сметающему все на своем пути вторжению французов. Но даже если это письмо не доказывает с полной однозначностью, что в тот момент Ванноцца находилась далеко от Рима, то, по крайней мере, показывает, что она готова защищаться при малейшей угрозе чумы или войны. Следовательно, у нас имеется еще одна причина, по которой можно предположить, что нападение на дом Ванноццы на Пьяцца Бранка было связано с грабежом, а отнюдь не с насилием.

Другая интересующая нас проблема имеет отношение к Джулии Фарнезе, которая была для папы дороже Ванноццы. Она, похоже, не укрывалась в замке Святого ангела, но осталась ли она в Риме, найдя прибежище в одном из дворцов Фарнезе? По счастливой случайности мне удалось обнаружить в архивах Ватикана письмо, которое пролило свет на некоторые противоречия, относящиеся к тому времени. Вот письмо, написанное Джакобелло Сильвестри, епископом Аллатрийским, и адресованное «Его Светлости» Марианно Савелли, который был в близких отношениях с семейством Фарнезе и на тот момент участвовал во французской кампании. Взволнованным тоном человека, способного разглядеть все возможные опасности, епископ сообщает Савелли, что Карло Фарнезе приказал ему при первой же возможности увезти Джулию из Рима. Хотя поначалу Джулия «заупрямилась» и не захотела уезжать, но в конце концов прислушалась к его увещеваниям и заявила, что будет готова сразу же отправиться в путь, как только ей предоставят достаточное количество лошадей и надежный эскорт. «В связи с этим, – добавляет Сильве-стри, – я прошу Вашу Светлость действовать быстро, чтобы удовлетворить ее требования, поскольку, честно говоря, мне кажется непозволительным то, что она должна оставаться здесь, а то, что здесь может произойти, принесет всем мало чести, поскольку Его Высокопреосвященство монсеньор (кардинал Фарнезе) хорошо понимает, что будет терзаться до тех пор, пока она не уедет из Рима. Ради Бога, пусть Ваша Светлость найдет способ отправить ее, чтобы она могла уехать отсюда».

Если Орсино не признал поражения, то это сделал брат Джулии, кардинал более могущественный, чем Орсино. В этом, как и в других, относящихся к делу документах, ни один из которых не может быть заподозрен в пристрастном отношении, мы не видим, чтобы будущему папе Павлу III досаждали отношения между Джулией и Александром VI, а значит, с него полностью снято подозрение в соучастии, в котором его обвиняют некоторые историки. Он подчинился силе. Но глубина его страданий, как написал епископ Аллатрийский, заключается в моральной поддержке. Как раз в это время или немного позже флорентийский информатор отмечает: «Я слышал, что для мадонны Джулии изготавливают кольца стоимостью тысяча дукатов, а бедному кардиналу не на что жить». Это тоже говорит в пользу Фарнезе. У него было гораздо больше забот, чем у Орсини, и люди, которым он доверял, при первой возможности были готовы оторвать его сестру от Борджиа. К тому же его, должно быть, обуял ужас при мысли о том, что может произойти, если находящиеся в Риме французы начнут противоборство с папой римским, а тогда можно будет ожидать чего угодно от такого множества вооруженных людей. Когда Джулию взяли под стражу, он был глубоко задет саркастическими замечаниями, гуляющими по стране. Нам неизвестно, какова была реакция Савелли на письмо епископа и вообще дошло ли письмо до адресата; согласно архивам Ватикана, письмо было перехвачено папскими офицерами и передано Александру VI. Как бы то ни было, но епископ, являвшийся сторонником кардинала Фарнезе, был в скором времени обвинен в деятельности, направленной против Борджиа, и заключен в тюрьму замка Святого ангела, где и был забыт вплоть до смерти Александра VI. Но даже если это письмо и не являлось непосредственной причиной длительного тюремного заключения, оно, по крайней мере, демонстрирует дух епископа и его готовность использовать любую возможность, чтобы противостоять желаниям Борджиа. Неизвестно, уехала Джулия из Рима или нет, и мне не удалось обнаружить ее следы, относящиеся к этому периоду, в Риме или Каподимонте. Тот факт, что о ней не было ничего слышно в период французской оккупации, говорит о том, что она находилась в надежном месте.

А теперь давайте вернемся к папе, в его крепость на Тибре. Александр VI прекрасно осознавал опасность оккупации города французами и понимал, что при первой же удобной возможности их следует тем или иным способом выбить из города. Папа срочно приступил к переговорам, в результате которых французской армии было предоставлено право прохода через территорию папского государства. В качестве залога папа передает крепость Чивитавеккью, турецкого принца Джема и кардинала Валенсийского Чезаре Борджиа; последний должен сопровождать французскую армию как папский легат. Александр VI оказал королю 6 января в Ватикане теплый прием, который характеризовал его выдающие качества не только как политика, но и как человека. Король рассыпался в комплиментах. В ответ он получает кардинальский сан для своего фаворита Брисонне. Затем Карл VIII был принят в новых апартаментах Борджиа, где на стенах еще не высохли краски на фресках Пинтуриккьо и его учеников.

Апартаменты Борджиа обращены на север. Сегодняшнему посетителю эти помещения кажутся чересчур мрачными за счет карнизов, расположенных над окнами, а еще более из-за того, что окна выходят во внутренний двор. Здесь даже в яркий июньский полдень всегда царит полумрак. Но в те времена над окнами не было никаких карнизов и вблизи не располагалось никаких высоких строений, а потому из окон апартаментов открывался вид на зеленые сады, тянущие до Монте-Марио, на благоухающие апельсиновые деревья и сосны, которые ни в коей мере не препятствовали проникновению полуденных солнечных лучей, добавлявших еще больше блеска росписям Пинтуриккьо. Огромные окна, заключенные в рамы сложного рисунка, разрезали ландшафт на четкие геометрические фигуры. В апартаменты вели маленькие, узкие двери, и, когда понтифик в просторной золотой мантии появлялся в помещении, заполняя своей фигурой, словно мраморная арабеска, весь дверной проем, всем казалось, что с помощью сверхъестественной энергии со стен сошло изображение папы, способное двигаться среди простых смертных. Но приехавшие из-за Альп не показывали виду, что испуганы поразительным величием представившегося им зрелища. Они, конечно, выразили восхищение, смешанное с любопытством, столь свойственным французам, и, не соблюдая требований церемониала, хотели получить все, что только возможно. Бурхард был поражен, увидев, как они беспорядочно и «невероятно торопливо» приблизились к папе, чтобы поцеловать его туфлю, и, поскольку считал, что любое правило в первую очередь должно соблюдаться людьми знатного происхождения, в конце концов решился испросить совета у папы, на что тот пожал плечами.

В конце января французы покинули Рим. 26 января король был торжественно принят в Ватикане папой и кардиналами. Король выказал дружелюбие по отношению к официально переданному ему турецкому принцу Джему. Когда армия двинулась походным маршем на юг, легкомысленному, романтично настроенному королю казалось, что он будет наслаждаться, двигаясь во главе армии-победительницы по земле, на которой уже в феврале распускаются цветы; а мысль, что он победил государство и удерживает заложников, – восточного принца и кардинала, являвшегося сыном самого папы, – доставляла ему дополнительную радость. Впереди ждало еще одно радостное событие: в Марино стало известно, что король Неаполя Альфонсо II сбежал на Сицилию, оставив трон на сына Феррандино, принца Капуйского. «Храбрец никогда не бывает жестоким», – прокомментировали люди, памятуя о злодениях Альфонсо, и его бегство – публичное признание в трусости – явилось очевидным признаком неизбежного краха арагонской династии и еще более увеличило самонадеянность французов. Затем в Веллетри происходит событие, разом разрушившее радужные планы: Чезаре Борджиа тихо «делает королю ручкой».