Алексей Михайлович - читать онлайн книгу. Автор: Игорь Андреев cтр.№ 147

В городах и уездах, между прочим, в эти дни на принос претендовали судьи, воеводы-администраторы, приказные. Принос — не взятка, а закрепленная обычаем форма почести. Причем почесть не столько воеводе, сколько государю, его приславшему. Ведь все они — «государевы холопы». Впрочем, к середине столетия грань между прозаической взяткой и традиционным приносом стала стираться. «Не ходи к воеводе с носом, а ходи с приносом», — горько шутили по этому поводу московские люди.

В продолжение пасхальных дней государя посещали сотни людей из разных сословий и чинов. В большинстве случаев они, торопливо кланяясь, прикладывались к руке и получали пасхальный подарок. В иную Пасху одних только крашеных яиц для раздачи царю требовалось до 37 тысяч! Иногда раздача превращалась в подлинное столпотворение. В 1670 году Алексей Михайлович пожаловал деньги сторожу конюшенной санной казны Ваське Носу, поскольку тот «росшиб бровь о голову товарища своего, в то время, как они были у него, великого государя, у руки». За записью стоит, по-видимому, прозаическая история, несколько нарушившая утомительную церемонию: допущенных до государя так торопили, что кинувшийся к царской руке Васька Нос ткнулся в голову распрямляющегося товарища.

На пятидесятый день после Пасхи церковь празднует Троицын день — день сошествия Святого Духа на апостолов. Праздник имел особенность: во время чтения молитв на вечерне вся паства стояла на коленях на полу, устланном травами. Обычай украшать в этот день церковь «древесными цветами» и травами, уподобляя храм Сионской горнице, восходит к глубокой древности. В этом обычае слились воедино символика и воспоминания о библейской истории: нисхождение Божественного Духа воспринималось как время обретения благодати, цветения. Впрочем, существовала и более прямая аналогия, которую англичанин Самуэль Коллинс воспринял, по-видимому, в общении с русскими: «Все уверены, что Святой Дух нисходит на эти листы, как манна на листы дубовые» ^[424].

Для украшения церквей накануне праздника листву «щипали» и «теребили» — освобождали от ветвей и устилали ею пол. Кроме этого, цветы и душистые травы связывали в веник, с которым молящиеся шли в церковь. Приготовления были нешуточные, и к началу праздника из патриарших и дворцовых сел в Москву катили десятки телег, нагруженные ветвями и вениками.

Выход царя к обедне в Троицын день по своему великолепию и пышности превосходил даже иные крестные ходы. В этот день Алексей Михайлович трижды менял свои одежды. Выйдя из покоев, он шел в Золотую палату, где делал первую перемену, облачаясь в наряд Большой казны. В этом наряде царь шествовал в Успенский собор. В конце обедни, в приделе Димитрия Солунского, он менял свое платье на более простое.

В царских архивах сохранились доскональные описания смен царской одежды. Так, в Троицын день в июне 1661 года царь вышел из своих государевых хором в «ферези холодной, сукно скорлат ал, с широким круживом» (украшения вдоль пол и по подолу); в ферези «отлас виницейской по алой земли травки мелкия серебрены, испод пупки собольи»; в зипуне «тафта бела, без обнизи» (ожерелье, стоячий воротник, обнизанный жемчугом); «в бархатной шефрановой шапке с драгоценными запонами и с индийским посохом, венчанном каменьем большим». В Золотой палате этот наряд был сменен на наряд Большой казны. Но вечерню царь слушал уже в более скромном платье — в ферези «объяр (шелковая ткань с золотой или серебряной нитью. — И.А.) по белой земли травы редкия золотныя» и в шапке «обнизная по черному бархату». Уже говорилось, что смена платья имела для современников символическое значение, побуждая смотреть на Алексея Михайловича то как на смиренного сына церкви, склоняющегося вместе со всеми перед Богом небесным, то как на всемогущего монарха, равного которому нет во всей поднебесной. Был, однако, за всем этим и вполне прозаический момент: парадное платье — наряд Большой казны — весил не один пуд, и долго находиться в нем было утомительно.

В Троицын день ближние стольники несли перед Алексеем Михайловичем ковер с веником и листом. Во время вечерни, когда пели стихиру «на славу», ключари подносили царю лист от патриарха. Этот лист смешивался с царским листом, после чего им устилали царское место. Государевым же «неперемешенным» листом посыпали места для патриарха и архиереев. Не вполне ясно, какой смысл вкладывался в подобные действия. Возможно, сохранение за монархом «своего листа» — подчеркивание доминирующей роли царской власти в «симфонии властей».

Во время службы Алексей Михайлович преклонял колена на благовонном листе (лист предварительно опрыскивался розовой водой — гуляфной водкой), или, по официальному выражению, «лежал на листу»: «…А после обедни слушал великий государь вечерни и лежал на листу в том же платье, в чем шол государь в собор».

Но Алексей Михайлович далеко не всегда встречал Троицын день в столице. Часто царский поезд в канун праздника покидал город и отправлялся в Троице-Сергиев монастырь. И хотя торжества в обители не были столь пышными, традиционный порядок, включая положенные смены платьев, выдерживался. Когда в мае 1649 года внезапные холода внесли в торжества свои коррективы, в разрядах последовало даже разъяснение: государь у обедни был в том же платье, что у всенощной, а «для того на государе было то платье, что был снег того дни».

Поразительно, что даже в сугубо консервативной атмосфере обряда заметны перемены в мироощущениях современников, не исключая и самого Алексея Михайловича. Их можно связать с проявлением ощущения полноты, сочности жизни, столь характерного для культуры эпохи барокко. Церковные торжества сопровождались такими «светскими» деталями, которые едва ли были уместны в первые годы царствования Тишайшего, когда, казалось, труднее было сыскать ревнителя взыскательнее, чем сам государь. Так, праздник Происхождения честных древ Честного и Животворящего Креста Господня (1 августа) обычно сопровождался крестным ходом на воду и малым водоосвящением. Алексей Михайлович накануне отправлялся в Симонов монастырь, где стоял вечерню, а в самый праздник — заутреню. Затем царь шел на Иордань, устроенную на Москве-реке против крепостных стен обители. В отличие от праздника Богоявления, августовская Иордань нередко заканчивалась «погружением» в воду царя и всей его свиты.

Любопытно, что некоторые придворные нарочно запаздывали с приездом в Симонов монастырь, за что «наказывались» под смешки свиты благодушно настроенным государем погружением в Иордань. Понятно, что в таком обрамлении купавшиеся едва ли исполнялись благодати. Важнее оказывались вещи чисто мирские — опаздывали, чтобы повеселить государя и запомниться…

15 августа отмечали храмовый праздник первопрестольного Успенского собора — день Успения Богородицы. Готовились к нему с особым старанием, начищая до блеска соборную утварь или даже меняя ее на более богатую. Накануне, перед малой вечерней, весь пол собора устилался мелко рубленным сеном. На царское, патриаршее и царицыно места обильно сыпали благовонные травы, приправленные розовым, мятным и укропным маслами. Во время службы надгробное пение совершал сам патриарх. Затем, по выходе патриарха из алтаря, начиналось каждение аналоя с иконой Успения и всего собора. Царь в это время оставлял свое царское место, подходил к патриарху и, по окончании пения «ублажения Пресвятой Богородицы», первым прикладывался к праздничной иконе.