Императорская Россия - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Анисимов cтр.№ 170

Страница

Но если бы деятельность Третьего отделения ограничивалась только сбором и анализом информации о состоянии общественного мнения! Вскоре, несмотря на свою малочисленность, Отделение стало влиятельнейшим учреждением в стране, решавшим судьбу практически каждого подданного. Бенкендорфу, и особенно его преемнику Л. В. Дубельту, удалось организовать плотную сеть агентуры, как платной, так и добровольной, в которую попадались все, кто начинал выражать хотя бы какое-нибудь недовольство существующим порядком. Дубельт не останавливался и перед заведомо гнусным способом выявления недовольных посредством провокации. Наиболее известна провокация, проведенная Третьим отделением в отношении кружка М. В. Буташевича-Петрашевского в 1849 году, в котором состоял Ф. М. Достоевский.

Деятельность полиции и Третьего отделения создавала в стране удушающую атмосферу доносов, шпионажа, подозрительности и страха. Жить в ней было трудно. Особенно страдали мыслящие, совестливые люди, страдала литература, которая была объектом самого тщательного надзора властей с помощью свирепой цензуры. Провинившиеся литераторы и издатели подвергались гонениям и репрессиям. Особенно громким стало дело с публикацией отставным гвардии ротмистром П. Я. Чаадаевым его «Философических писем» в журнале «Телескоп» за 1836 год. В своем произведении Чаадаев довольно критически размышлял об исторических судьбах России, высказывал весьма смелые и спорные идеи о ее истории и предназначении. Именно это вызвало особый гнев Николая I, который разделял взгляды Бенкендорфа на то, что «прошлое России изумительно, настоящее более чем превосходно, а будущее не поддается описанию». «Телескоп» был тотчас закрыт, редактор сослан, а Чаадаев объявлен сумасшедшим. Основой для такого «диагноза» стала резолюция Николая I на статье отставного ротмистра: «Прочитав статью, нахожу, что содержание оной – смесь дерзостной бессмыслицы, достойной умалишенного…» Власть считала, что критиковать самый лучший в мире строй может только ненормальный человек, охваченный манией критиканства и прожектерства.

От всевидящего ока тайной полиции укрыться было невозможно никому. В этом была причина трагедии А. С. Пушкина, отчаянно боровшегося в николаевские годы за сохранение своего внутреннего мира. Тайных агентов Третьего отделения и жандармов интересовали не только задуманные политические преступления, созданные тайные общества, но и просто слова, мнения людей, в чем-то отличные от официальной точки зрения. Агенты и жандармы вскрывали частные письма, просматривали книги, которые читали люди, подслушивали разговоры в дружеских беседах. Весной 1834 года Пушкин узнал, что его письмо к жене было распечатано на почте, скопировано и из Третьего отделения доставлено царю. С раздражением и печалью он записал в своем дневнике:

Какая глубокая безнравственность в привычках нашего правительства! Полиция распечатывает письма мужа к жене и приносит их читать царю (человеку благовоспитанному и честному), и царь не стыдится в том признаться – и давать ход интриге, достойной Видока и Булгарина! Что ни говори, мудрено быть самодержавным.

И потом, рассчитывая, что и следующее письмо к жене вскроют, он написал:

Мысль, что кто-нибудь нас с тобой подслушивает, приводит меня в бешенство. Без политической свободы жить очень можно, без семейственной неприкосновенности невозможно: каторга не в пример лучше… Будь осторожна… Вероятно, и твои письма распечатывают: этого требует Государственная безопасность.

Здание в Петербурге у Цепного моста (набережная Фонтанки, 16), где находилось Третье отделение (или, как говорили в народе, «Стукалов приказ», то есть там, где «стучат»), знал и боялся весь Петербург. Сюда можно было угодить за любую критику власти. Поставленное на охрану строя и закона, это учреждение, как и подобные ему другие государственные конторы, само с законом обращалось вольно. Как вспоминал А. И. Кошелев, барон Дельвиг, друг Пушкина, издавал газету. И как-то раз призывает его начальник 3-го отделения… граф Бенкендорф и сильно, даже грубо, выговаривает ему за помещение в газете одной либеральной статьи. Барон Дельвиг, со свойственной ему невозмутимостью, спокойно замечает ему, что на основании закона издатель не отвечает, когда статья пропущена цензурою, и упреки его сиятельства должны быть обращены не к нему, издателю, а к цензору. Тогда начальник 3-го отделения приходит в ярость и говорит Дельвигу: «Законы пишутся для подчиненных, а не для начальств, и вы не имеете права в объяснениях со мною на них ссылаться и ими оправдываться».

Как и всегда, главным в России оставался крестьянский вопрос, решение которого становилось решением и других сложных вопросов внутренней политики. Для Николая I был несомненным фактом тот экономический, политический и моральный ущерб, который терпело русское общество от существования крепостного права – этого рабства в русском варианте. Не раз он сам публично осуждал насилие крепостников, говорил о человеколюбии, которое должно быть присуще помещику, выполняющему роль отца, командира для своих крестьян. Поэтому с самого начала своего царствования он взялся за крестьянскую проблему. 6 декабря 1826 года был создан секретный Комитет под руководством старого сподвижника Александра I, графа В. П. Кочубея, который начал рассматривать пути преобразования крепостного права с перспективой его отмены в будущем. Но работа Комитета 1826 года, как и других, ему подобных, созданных по указам императора в 1835, 1839, 1840, 1844 и 1848 годах, не увенчалась успехом, и конечная цель – отмена крепостного права – не была достигнута в продолжение всего тридцатилетнего царствования Николая I.

Выше уже сказано о причинах консерватизма Николая. Он придерживался идей, предполагавших отмену крепостного права в бесконечно далекой перспективе при неизменном сохранении земельной собственности у помещиков. Это направление мысли императора хорошо видно в его речи на заседании Государственного совета 30 марта 1842 года:

Нет сомнения, что крепостное право в нынешнем его у нас положении есть зло для всех ощутительное и очевидное; но прикасаться к оному теперь было бы злом, конечно, еще более гибельным. Император Александр I, в намерениях коего в начале его царствования было даровать свободу крепостным людям, впоследствии сам отклонился от сей мысли как еще совершенно преждевременной и невозможной в исполнении. Я также никогда на сие не решусь: если время, когда можно будет к тому приступить, вообще еще далеко, то в настоящую эпоху всякий помысел о сем был бы лишь преступным посягательством на общественное спокойствие и благо государства. Пугачевский бунт доказал, до чего может достигнуть буйство черни.

Страница