– Кляузничает Буратино, – шепнул Саше на ухо Октавий Михайлович, снисходительно хихикнув.
– Почему Буратино? – не поняла она, не находя сходства Люси с известным персонажем.
– Потому что это тот чурбак, из которого папа Карло должен выточить куклу.
Сходство с чурбаком стопроцентное во всех смыслах, потому Саша прыснула, тут же ее осадил грозный оклик Пинг-Понга:
– Александра!
– Больше не буду!
В знак обещания она прикрыла обеими руками рот, но Октавий Михайлович не унимался, еще разок приблизил губы к ее уху:
– Анфиска опаздывает. Дрыхнет где-то… может, даже в театре.
– Лишь бы не напилась, – также шепотом сказала Саша. – Очень хочется, чтобы состоялась завтрашняя премьера.
– Вчера точно напилась, или я не я буду, – убил надежду Октавий Михайлович. – Не кисни, Сашенька, крокодил Гена найдет выход, может, даже сам выйдет в роли Елизаветы. А что? Наденет наряд, нацепит парик – и вуаля!
Он же и хихикнул, его часто смешили собственные шутки, а Саше не до смеха, стоило подумать о грядущем срыве премьеры. Столько работать, ждать главного дня, и вдруг – все усилия коту под хвост из-за какой-то пьяницы? Да и вообще, проблемы будут у всего коллектива серьезнейшие, если сорвется завтрашний грандиозный вечер.
– Так! – грозно и громко произнес Геннадий Петрович.
В зрительном зале напряглись, напряжение возникло мгновенно, его все ощутили, потому замерли в безмолвии, ибо сейчас что-то будет.
Кошачьей походкой вошел через боковую дверь Пуншин – очередной режиссер, кое с кем (кто попал в его поле зрения) беззвучно поздоровался и уселся у входа, потирая остренькую и реденькую бороденку.
– Моему терпению пришел конец… – процедил главреж.
– Я тут! – внезапно разрядил обстановку женский голос, и все, кто сидел близко к сцене, обернулись.
По проходу шла Оленева в королевском наряде, но без парика – родные каштановые волосы кое-как заколола, без грима, ей, кстати, плевать, как она выглядит. Однако! Да, выпивоха, да, сорок три, да, грубовата и немножко цинична, а когда пьет – так еще и жуткая неряха, но! Актриса Оленева действительно поцелована богом, равной не найти даже в столичных театрах, так это не все. Внешность Анфисы богатая в прямом смысле: помимо роскошных волнистых волос до пояса, у нее красивейшие светло-карие глаза, слегка удлиненные и, что немаловажно, умные. Да, она далеко не дура, во всяком случае, начитанная, что для актерской касты скорее исключение из общего правила. Брови, как у чайки крылья, тоненький и прямой носик (завидный носик), а губы… до сих пор упругие, выпуклые, по-детски капризные. При этом все описания совпадут с воображением, а не так, как в Сашином варианте – внешность желательно не описывать словами, лучше фотку показать.
– Почему без грима? – строго спросил Геннадий Петрович, когда ее величество плюхнулось на сиденье напротив него.
– А! – коротко бросила она, взмахнув кистью руки, и на одной невыразительной ноте пробубнила: – Зачем мне грим? Я смотрела в тырнете картинки, Лизавета Первая была страшненькая. Если я загримируюсь, забью нашу Машку Стюарт неземной красотой, как мамонта.
Здорово оправдала неготовность к генеральному прогону, в зале кое-кто хохотнул, да и Саша подавила нервный смешок. Между тем Геннадий Петрович, скрестивший на груди руки, подался корпусом вперед, слегка наклонился к ней, словно намеревался поцеловать даму сердца… Оленева правильно поняла его порыв и, нисколько не смущаясь участников спектакля, вытянула губы трубочкой, громко и длинно выдохнула ему в лицо, потом сообщила, чтобы он (и все-все) не сомневался:
– Как стекло!
Геннадий Петрович глубоко вдохнул и сразу выдохнул, видно, избавлялся от бури внутри, взял исписанные листы и начал делать замечания, будто ничего не произошло. Оленевой прощалось начальством абсолютно все, именно этот факт не прощали ей коллеги. Вот уж кто независим – так это она, а независимых не любят люди слабые.
Наконец была дана команда начинать. Саша уже не пошла в гримерку, сразу примчалась на сцену и села в кресло у кулисы, чтобы послушать, как всегда, начало спектакля, звуковые вибрации, тональность. Да вдруг обнаружила в руке конфетку, которую дал Окташа – так его тоже называли.
– Черт…
Бежать в гримерку аж на второй этаж, потом назад? Собьется дыхание, рассеется внимание. Саша не ест сладкое перед спектаклем, считая, что у нее изменяется голос, однако сейчас ничего более разумного не пришло на ум, как сунуть конфету в рот. Не оставлять же прямо здесь, за кулисами, – Окташа увидит и обидится, уж кого-кого, а его обижать грешно.
Конфетка оказалась вкусная… вот только фантик куда деть? У второй кулисы (напротив) стояла огромная британская ваза в форме кубка с искусственными растениями. Такие ставили и, наверное, ставят до сих пор в парках Англии, в спектакле она обозначает владения королевы Елизаветы. Саша решила положить туда фантик, не навсегда, ни-ни, после своей картины обязательно заберет и выбросит в урну. Она приподнялась, потянулась к вазе…
Внезапно сзади раздался ужасающе громкий металлический грохот!
Потом треск дерева!
Почти одновременно с грохотом, а может, секундой раньше, Сашу кто-то схватил и дернул на себя, она буквально упала Иннокентию в руки.
Еще ничего не понимая, оглянулась и… похолодела! Закричать Саша не смогла – от ужаса голос застрял где-то на полпути к горлу.
На кресле, где только что она сидела, лежал софит. Эта железяка весит достаточно, чтобы убить наповал, – размером она с хороший квадратный короб примерно пятьдесят на пятьдесят сантиметров, внутри которого здоровенная лампа, а перед ней стекло, которое закрывают цветными фильтрами… И еще раз промелькнуло в голове: упади такая хреновина на голову – никакая реанимация не поможет.
Через несколько секунд после падения софита ножки кресла подломились, отсоединилась спинка – это же бутафория. И окончательный аккорд: софит соскользнул с бархатного сиденья, с грохотом брякнулся на пол, после чего взорвалась лампа. Звук был именно такой: взрыв – и осколки посыпались.
– Стоп!!! – заорал главреж в зале. – Стоп! Свет в зал! В чем дело? Что за грохот за кулисами? Что у вас там грохнулось?
– Софит упал! – крикнул кто-то из актеров.
У Саши реально подкосились ноги, да ведь у самого стойкого человека наступит столбняк, после чего ослабнут все мышцы разом, когда придет осознание, что всего пара секунд отделили от смерти. Пока Саша приходила в себя, Иннокентий, все еще прижимая к себе актрису в полуобморочном состоянии, тихо, будто диалог вел сам с собой, произнес:
– Какого черта грохнулся фонарь? Этого не должно было случиться.
Он запрокинул голову и смотрел вверх, что-то там высматривая…
2
На следующий день утренний прогон Геннадий Петрович отменил, точнее, утром он решил сделать техническую репетицию – отработать смену декораций, выверить и окончательно выставить световую партитуру без артистов. Участникам спектакля дал возможность отдохнуть перед премьерой после напряженной работы. Кроме Оленевой. Ей отдыхать – еще чего! Отдых вреден для ее здоровья. Главреж пригасил актрису к часу дня, надеясь к этому времени управиться.