Солнце внутри - читать онлайн книгу. Автор: Маргарита Зверева cтр.№ 38

Так я потоптался немного с ноги на ногу, а потом вспомнил, что начиная с этого дня отбрасываю устаревшие образцы поведения, и нагло ушел в номер. Спиной я чувствовал их жгучие взгляды и знал, что, как только я удалюсь, они затарахтят, словно газонокосилки, обсуждая меня, но я твердо решил, что это меня не касается.

Оказавшись наконец в комнате, я поплотнее закрыл дверь, бросил пакеты на кровать и быстро разделся. С остальных кроватей за мной из тьмы следили глаза одноклассников, сверкая, как у кошек. «Неужто и эти ничего не спросят?» – подумал я, но тут кто-то откашлялся.

– Дася, где ты был? – прошептал худощавый Вася Курочкин со второго этажа.

– Гулял, – буркнул я.

– Где?

– По Парижу.

Номер затих в напряженной задумчивости.

– А почему один? – еле слышно спросил Курочкин.

– Потому что они мне надоели, – улыбнулся я.

Даже во мраке я увидел понимающе кивающие головы.

– А как они тебя не убили?

– Вот этого я сам не знаю, – признался я совершенно искренне, хотя некие подозрения у меня, естественно, уже закрались.

– Но если эти не убили, то родители точно убьют, – посочувствовал мне силуэт Петьки.

– Уже прошли те времена, когда родители могли бы меня убить, – пожал я плечами и нырнул на свое место под Курочкиным. – Наубивались уже.

Таким лихим пофигизмом я заработал уважительное молчание ребят. Я прекрасно понимал, что их распирает от любопытства, и жалел их, но еще больше, чем облегчить страдания мальчишек, мне хотелось просто побыть одному.

– Давайте как-нибудь потом поговорим, ребят, – предложил я, зная, что этого потом все равно не будет. – Спокойной ночи.

Отодвинув пакеты к стенке, я залез под одеяло и вместе с выдохом испустил облегченный стон. День этот длился как целая неделя. «А теория Барона о том, что новизна растягивает время, действительно работает», – довольно улыбнулся я сам себе. И хотя мне безумно хотелось спать, я всеми силами боролся со сном, пока не дождался хорового храпа. Тогда я сел и стал ощупывать содержимое пакетов. Завернутые в хрустящую тонкую бумагу, вещи грели мне пальцы, но я искал другое. Я и сам не знал, что ищу, и, когда наткнулся на небольшую коробку, не сразу понял, что это такое. Аккуратно достав ее, чтобы ненароком не повредить, я протянул руку к падающему через окно лунному свету и покрутил туда-сюда. На передней стороне было что-то изображено. Я прищурился.

– Да не может… – проговорил я вслух с округляющимися глазами.

Дрожащими пальцами я открыл коробочку и достал из нее содержимое. Никогда прежде я не держал в руках настоящего мобильника. Не веря глазам и пальцам, я гладил экран и клавиши, обнюхивал его со всех сторон и прикладывал к щеке, как младенца. Все было таким невообразимо маленьким и чудесным! Я опасался, что он вот-вот отрастит крылья и улетит в окно. Боясь что-то сломать, я нежно нажимал на кнопки, но экран оставался черным, и тогда я догадался, что каждый электрический прибор сперва стоит зарядить. К моему великому счастью, в коробочке оказалось и зарядное устройство. Я уже начал вспоминать, где в этой несчастной каморке видел розетку, но вовремя осознал, что привлеку слишком много ненужного внимания, и с тяжелым сердцем снова сложил все обратно.

Несмотря на усталость, в ту ночь я просыпался раз десять, проверял коробочку под подушкой и радовался, что скоро уже попаду домой, где смогу закрыться в комнате на ключ и спокойно предаться сладкому идолопоклонничеству. И, конечно же, я надеялся, что подарок этот сделан не просто так из перетекающей за края щедрости, а с целью связываться со мной почаще, чем раз в семь лет. И надежда эта так грела душу, что я не чувствовал ни промозглости комнатушки, ни скрипучего матраса, ни слишком узкой и короткой кровати, которые при иных обстоятельствах вполне могли бы напомнить мне ту самую неизбежно возникавшую тыкву.

Надо сказать, что по возвращении в Москву крикливые учительницы не особо долго продолжали игнорировать мое существование и вопиющее поведение и вполне быстро вошли в привычную для себя колею. Но тем не менее тот день в Париже никогда не упоминался и словом. Ни при каких обстоятельствах не было сделано даже малейшего намека. Естественно, время от времени в моменты задумчивости я по-прежнему замечал на себе недоумевающие взгляды, но они быстро отводились, и иногда мне казалось, что в глазах окружающих я замечаю какой-то страх. Но я старался не думать об этом слишком много, а просто радоваться: мне сошло с рук такое, за что любому другому жизнь превратили бы в каторгу. Не учителя, так заботливые родители. Мои же мама и папа о произошедшем ничего не узнали и даже не заподозрили. Это говорило о том, что они не отличались той самой заботливостью. Они не заметили ни новых вещей в шкафу, ни мобильника, который я первое время еще старательно прятал, а потом держал почти открыто. Страха во мне становилось действительно все меньше и меньше…

Удивительно, но в свои четырнадцать лет я чувствовал себя совершенно взрослым. Не тем курящим, пьющим и матерящимся взрослым, которым пытались стать мои ровесники, а именно что независимым. Не только от родителей и учителей, а от самих ровесников, да и вообще от всех на свете. Я был сам по себе, и мне было хорошо с собой. Одевшись по-парадному и легко убедив хозяина маленького магазина мужской одежды, что я старше своих лет, я начал подрабатывать.

Из магазина я часто отправлялся прямо в театр или в оперу, тратил на билеты почти всю свою зарплату. Я ходил по галереям, выискивал в кино европейские фильмы среди хлынувшего цунами голливудских картин, читал в парках… Правда, уже не поэзию. После Парижа я замуровал свои творческие вспышки в бетонный саркофаг и старался больше не играть с огнем. А поэтические сборники были для меня тем самым огнем. Вместо этого я перешел на прозу и был вполне счастлив.

Что касается Барона, так он действительно значительно увеличил свое зримое присутствие в моей жизни. Или скорее – слышимое. Примерно раз в пару месяцев он звонил мне на тот самый подаренный им мобильник и интересовался моими похождениями. Хотя я каждый раз не мог отделаться от ощущения, что он и так все заранее знает. Но слышать его голос всегда было праздником и подтверждением того, что где-то сказка жива и ждет меня. Непременно ждет.

На дни рождения он стал присылать мне по почте такие подарки, что я каждый раз все больше дивился, как такую красоту не конфисковали на какой-нибудь границе. Не буду описывать его подарки в деталях. Не в них суть. Суть, наверное, была в том, что я все больше привязывался к той красивой жизни, которая таким образом подавалась мне порционными кусочками. Не все сразу, а потихоньку, шаг за шагом. Меня приучали, как дикого зверька.

Разумеется, тогда я этого не ощущал и уж точно не делал подобных сравнений. Я просто чувствовал себя самым счастливым мальчиком на свете. Избранным. Меня ждало великое будущее, и на этом фоне меркло исключительно все. Все-все на свете. Я все больше терял страх и все больше понимал, о какой свободе говорил Барон. Я ничем не был обязан никому, кроме себя. И Барона. Но в этом для меня не было проблемы. В конце концов, я не видел его вживую уже так давно, что это позволяло мне плести свои идеализированные мифы вокруг его персоны. Ведь он не только баловал меня, но и заботился обо мне заочно так, как не смог бы никто другой. Я чувствовал его руку в любой слишком легко дававшейся затее, будь то небольшая роль в моем любимом театре или поступление на журфак МГУ. Журналистика… Я так погрузился в грезы о ней, что на время даже забыл про доктрину безамбициозности. Барон молча слушал мои оды. Наверное, потому, что понимал: пыл этот быстро угаснет. А он действительно угасал все больше с каждым курсом. С одной стороны, я радовался, что все возвращается на круги своя и что не придется расстраивать Барона. А с другой – таил в глубине души надежду, что страсть эта может еще возродиться. Как бы то ни было, новость о том, что меня посылают на какой-то международный симпозиум юных журналистов в Амстердаме, я воспринял с большим энтузиазмом. Во-первых, я уже давно не путешествовал, во-вторых, Амстердам навсегда запомнился мне недосягаемым городом будущего, а в-третьих, мне было от чего бежать в Москве. А признаться в этом Барону я никак не мог. Я только надеялся искоренить в себе эту напасть до того, как вороны накаркают ему о моих непростительных проступках. И Амстердам мне казался для этого искоренения самым подходящим местом.