Парижские тайны царской охранки - читать онлайн книгу. Автор: Валериан Агафонов cтр.№ 77

В начале 1907 года Азеф возвращается из-за границы в Россию и начинает заниматься организационными делами: он перекраивает центральное бюро, ведающее этими делами, на свой лад с одобрения центрального комитета. Всякий с.-p., которому нужны были деньги, сведения, совет, должен был являться сначала в Петербург, затем в Финляндию, куда переехал Азеф. Почти всех этих партийных работников арестовывали, большей частью на Финляндском вокзале («С.-p.», «Былое», 1909 год). Азеф, следовательно, проделывал то же, что и раньше в 1906 году с боевиками.

Казалось бы, что и это является немаловажным фактом для характеристики «деятельности» Азефа, долженствующим обратить внимание ц. к., одобрившего план преобразования центрального бюро; но отпор Азефу дан был не ц. к. а самими партийными работниками, переставшими являться к Азефу.

После такого отпора Азеф снова берет в свои руки боевую организацию и бездействует, а боевиков арестовывают и вешают: арестовываются участники второго покушения на Столыпина, вешаются Штифтар и Сулятицкий безо всяких улик, кроме показаний швейцара и горничной, что они приходили к Кудрявцеву, убившему Лауни-ца, раскрывают заговор на царя и вешают участников — Никитенко, Синявского и других.

В мае 1907 года П. Я. Рысс снова напоминает ц. к., что Азеф — провокатор.

Осенью 1907 года приходит в ц. к. саратовское письмо с указаниями, что виднейший член партии с.-р. — провокатор, что он приезжал в Саратов на совещание, где должен был обсуждаться вопрос об организации крестьянских братств и дружин. Сообщается, в какой гостинице провокатор жил под фамилией Валуйского (Меньщиков также сообщал, что под этой фамилией жил Азеф), и что наконец провокатор этот был в 1906 году арестован охранным отделением в Петербурге (берем это из Заключения судебно-следственной комиссии).

Но никакому расследованию письмо, столь неопровержимо показывающее, что Азеф — провокатор, не было подвергнуто. Только Гершуни поручил расследовать дело одному саратовскому товарищу, но и тот вскоре был арестован. После же смерти Гершуни «дело это заглохло». Но почему все же и это письмо не было показано даже всем членам центрального комитета?

Больной М. — партийный работник — приезжал из провинции в Финляндию, чтобы заявить ц. к., что Азеф провокатор; его выпроваживают из Финляндии, и полиция его арестовывает. Следовательно, о его предупреждении ц. к. сообщил Азефу и по всей вероятности поступил как и с саратовским письмом: не всем членам центрального комитета было сообщено и об этом предупреждении.

Затем появляется Бакай и сообщает Бурцеву, что у с.-р. есть крупный провокатор Виноградов-Раскино, и дает сведения о нем. В связи с другими свидетельствами Бурцев приходит к выводу, что Виноградов-Раскин и есть Азеф. Но когда Бурцев спрашивает у ц. к., был ли в партии кто-нибудь под фамилией Раскин, ему было отвечено, что никогда такого не было. Между тем в бумагах Меньшикова имеются достоверные данные, что по паспорту Раскина жил Азеф, и по филерским наблюдениям видно, кто из социалистов-революцио-неров к нему ходил…

В России также все шире и шире распространяются сведения, что Азеф провокатор.

Арест Северного боевого летучего отряда был настолько очевидной провокацией, что возмущение против ц. к. распространилось в широких слоях партии. Парижская группа с.-р. посылает ц. к. свою резолюцию о провокации в центре партии. Центральный комитет начал расследовать причины провала Кальвино-Лебединцева, когда было повешено семь человек. За границей также была учреждена комиссия (являющаяся эманацией ц. к.) для исследования слухов о провокации; но и ц. к., и эта комиссия реабилитировали Азефа; при этом для того, чтобы работа обеих комиссий была наиболее плодотворной, обе комиссии не сообщали друг другу собранных данных за и против существования провокации. А ведь заграничная комиссия, оправдав Азефа, заявила все же, что провокатор имеется, но этим дело и кончилось.

Бурцев все настойчивее говорит о провокации Азефа. Ц. к. его не привлекает за клевету, но приверженцы центровиков стараются всячески дискредитировать его и «Революционную мысль» — неофициальный орган парижской группы с.-р.

Когда в силу вышеизложенных обстоятельств ц. к. был вынужден привлечь Бурцева за «клевету», то на суде представители ц. к. уверяли судей, что только один Бурцев клевещет на Азефа. Почему, если ц. к. был так твердо убежден в невиновности Азефа, он не представил всех обвинений против этого последнего, выдвигавшихся как революционерами, так и служащими в охранных отделениях и Департаменте полиции, почему он говорил неправду о личности Азефа как революционера, так и человека?

Считать Азефа настолько правым, чтобы даже во время суда над Бурцевым допускать его на заседания ц. к., где между прочим докладывалось обо всем, что делалось на суде, и вместе с тем скрывать от судей все то, что представляло Азефа в истинном свете! При твердом убеждении в невиновности Азефа как раз необходимо было представить суду не только все предупреждения, все многочисленные факты и данные, говорящие о его провокации, приведенные нами, но и представить все, что известно самому ц. к. и что могло бы говорить о провокации Азефа. Ц. к. конечно имел возможность знать гораздо больше приведенного нами.

Но приведя все, как будто уличающее Азефа, ц. к. должен был бы после этого опровергнуть все обвинения неоспоримыми данными и объяснениями.

Впрочем, нужно отметить, что даже в недрах самого ц. к. были люди, подозревавшие Азефа, как, например, Н. С. Тютчев (Ch. — см. Судебно-следственную комиссию).

Во всех партиях раскрывались провокаторы. Но разве хотя бы об одном из этих раскрытых до революции 1917 года провокаторах было известно столько уличающего материала как об Азефе? А мы ведь и через десять лет после раскрытия Азефа могли представить лишь небольшую часть того, что должно было быть известно ц. к.

В течение семи лет по крайней мере неустанно твердили со всех сторон о провокации Азефа. Можно еще допустить, что сам ц. к. не додумался до того, к чему пришли рядовые члены партии, но когда указывали прямо на Азефа, то именно старым членам центрального комитета должны были бы стать явными необъяснимые до того провалы, аресты и все другие многочисленные партийные неудачи.

Многие конечно помнят, как, например, был раскрыт Гурович. Ник. Федор. Анненскому его знакомый присяжный поверенный передал, что жандармский офицер говорил ему об одном петербургском издателе или литераторе, который является «начальством» этого жандармского офицера и у которого скоро этот жандарм должен был производить обыск; при этом жандарм не знал, фиктивный ли это обыск, — тогда попадет ему от «издателя», если он произведет его как следует, или настоящий, — тогда, если он произведет обыск поверхностно, то попадет от еще более высоко-стоящего начальства. Фамилии этого литератора жандарм не назвал. Анненский конечно немедленно передал все это своим друзьям. В то же время одному из арестованных жандармы говорят о вещи, известной только самому арестованному, еще одному лицу и Гуровичу. Сопоставляя данные жандармского офицера и этот последний факт, приходят к заключению, что жандарм говорил о Гуровиче. Назначают беспристрастное следствие и суд и объявляют Гуровича провокатором, каковым, как известно, он и был в действительности.