В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю - читать онлайн книгу. Автор: Том Холланд cтр.№ 56

При этом вовсе не их политическая лояльность и даже не личное тщеславие сделали их взаимную ненависть столь острой. Ни Арефа, ни Мундир не сомневались, что их конфликт выходит за рамки земного. Если христиане видели в пустыне последнюю арену, на которой гладиаторы Господа могли проверить границы своей выносливости в борьбе против армий демонических противников, арабам вовсе не нужно было принимать крещение, чтобы распознать в ней царство, населенное духами. Многие из них – и не важно, жили они в пронизывающем ветре или на усеянном костями солончаке, – являлись в высшей степени злобными, но, разумеется, не все. Некоторые – как, например, совы, которые поднимались с голов воинов, убитых в бою, – были защитниками отдельных воинов, другие – хранителями конкретных мест. Милость божества можно испытать там, где есть вода, тень или просто красивый пейзаж. Арабам не требовались идолы, не говоря уже о храмах, чтобы предупредить тех, кто приближается к Богу, о его присутствии. Они по большей части поклонялись природным явлениям или объектам: если не дереву, как в Мамре, то источнику, горной вершине, камню. Но всегда существовала одна определенная мера святости. Бог не мог считаться таковым, если при случае он не охраняет свое святилище от насилия. В известное время в определенном месте племена, которые в других обстоятельствах, не задумываясь, уничтожили бы друг друга, собирались на территории, считавшейся священной – haram, – и устраивали мирные и очень веселые праздники. Подобные торжества, к примеру, проводились каждое лето в Мамре. О главной святыне арабов, которая находилась в пустыне к югу от Палестины в окружении пальм, где местные жители собирались дважды в год на месяц или больше, говорили, что там даже дикие звери живут в мире с людьми и между собой⁸². Но такой пацифизм вовсе не стоял на повестке дня в течение всего года. Боги пустыни редко возражали против кровопролития вдали от своих святынь. Временами они его даже требовали. В Хире, например, стояли два камня, посвященные богу Душара, которые его поклонники регулярно обмазывали кровью⁸³. Другое божество – ал-Узза – «могущественная царица» – надолго утолила жажду крови, когда в 527 г. Мундир принес в жертву не менее четырех сотен христианских девственниц в ее честь. Такая богиня, способная освятить почву столицы Лахмидов как haram, одновременно поддерживая очевидные жестокости, прекрасно подходила для нужд военачальника.

Тем не менее она оставалась личностью довольно-таки бледной и невыразительной, впрочем, Душара тоже, равно как и все разные божества пустыни. Многие оставались для своих поклонников всего лишь именами. В результате преданность редко бывала характерной чертой религиозного рвения арабов. Божество, не оказавшее племени помощи в бою, не обеспечившее продовольствием или распугавшее верблюдов, немедленно бросали, ни минуты не колеблясь.

Во многих оазисах стояли алтари, «старые годами, имевшие надписи древними письменами на неизвестных языках»⁸⁴, воздвигнутые богам, чьи имена были давно забыты. Храмы спокойно использовали как загоны для коз⁸⁵. Для христианских богословов, – страх которых перед демонами, такими как Артемида, нередко был формой невольной дани восхищения присущим им очарованием, – арабские боги казались скучными. Даже попытки осудить их могли привести к обратному результату – сделать их интереснее, чем они были. Когда Епифаний, энергичный борец с ересью, осудивший евионитов, обратил свой взор на Душару, он сообщил, что поклонники этого божества в богохульной пародии на христианскую веру считают, что он рожден девственницей – ka’iba. Епископ, однако, неправильно понял: Душара был божеством не ka’iba, a ka’ba – «куба». Это была аллюзия на камень, черный и без резьбы, которому набатеи поклонялись, как воплощению Бога, в святилище, расположенном к югу от Мертвого моря⁸⁶. У Душары не было ничего столь утонченного, как мать-девственница.

Тем временем многие арабы начинали поклоняться Богу, у которого она была. В набатейских городах появились церкви, и даже в глубинах пустыни, находившихся вне пределов досягаемости императора или епископа, целые племена обращались к Христу. Причем в этом действе часто была значительная степень оппортунизма. Хорошо известно, что римляне покровительствовали только тем арабам, которые принимали христианство. Однако Гассаниды – и особенно Арефа – не были равнодушными. Они принципиально не желали отказываться от выраженного монофизитства своей веры, построили в своем лагере в Джабии капитальную каменную церковь. Они открыто бравировали в своей нескончаемой вендетте против Лахмидов преданностью Христу, которая оставалась такой же воинственной, как преданность Мундира ал-Уззе. Понятно, Гассаниды и не думали приносить в жертву девственниц, но они и не сомневались, рубя своих соперников-язычников, что их мечей коснулось небесное пламя.

А кто мог утверждать, что они ошибаются? Было время, когда любая идея о том, что сарацинам дарована особая милость Бога, радостно приветствовалась, но позднее, когда пустынные племена постепенно приходили к Христу, появились намеки на действия некого более широкого, более таинственного божественного провидения. Ведь их обращения сопровождало много чудес. Присутствие в пустыне многих святых и божьих людей определенно помогало обеспечить непрерывный поток чудес для сарацинов. Бесплодные рожали детей, больным возвращалось здоровье – таким впечатляющим медицинским достижениям язычникам нечего было противопоставить. Особенно популярными были столпники, и нередко племена собирались толпами, чтобы только их увидеть. Для христиан, воспитанных в страхе и ненависти к сарацинам, зрелище диких кочевников, разбивающих своих идолов перед столбом святого, громко вопящих о своей вечной преданности Христу, и даже в качестве последнего акта отречения дающих клятву «не есть мяса осла и верблюда»⁸⁷, вероятнее всего, было поводом для серьезного размышления. Один из таких христиан, епископ из Антиохии по имени Феодорит, пришел к выводу, что сарацины, несмотря на неграмотность и склонность к жизни в палатках, наделены умом живым и проницательным, вполне способным распознать истину и отвергнуть ложь⁸⁸. Он видел, как они собирались перед столбом первого столпника – самого святого Симеона-старшего, – и отметил эффект. Для народа дикого и свободного, каковым себя с гордостью считали сарацины, вид человека, распростертого перед Богом, как Симеон, сначала может показаться унизительным. Но все они получили возможность убедиться, что он делает это снова и снова. Подобное зрелище внушало им, что в подчинении самый надежный путь к Богу. Это не могли не понять даже сарацины.

Однако имелась еще одна причина, по которой богословы проявляли интерес к сарацинам: только эти варвары были изображены в Библии. Исаак был не единственным сыном Авраама, а Сара – не единственной его женой. Еще до эффектного появления Всевышнего в Мамре бесплодие супруги патриарха заставило его взять в наложницы ее служанку – египтянку по имени Агарь. Служанка родила Аврааму сына, но Сара, ревнуя и завидуя, выгнала мать и новорожденное дитя в пустыню. Там перед бывшей служанкой явился ангел и сказал ей, что сын ее Исмаил «будет между людьми как дикий осел: руки его на всех, и руки всех на него; жить он будет пред лицом всех братьев своих»⁸⁹. И еще он станет отцом великого народа. Но какого народа? Ответ на этот вопрос был очевиден. Дети Исмаила, который «между людьми как дикий осел», – кто они, если не арабы? Определенно, такая идентификация давно принималась как факт⁹⁰. А как насчет потомков Агари? Они остались неопределенными. Хотя, возможно, это не совсем так. Как и Исаак, Исмаил был обрезан собственной рукой Авраама, и как Яков, он стал отцом двенадцати сыновей. Очевидные знаки милости Господа, разве нет? По крайней мере, сарацины задавали именно такой вопрос. Феодорит писал о кочевниках, которые скитались по пустыне к востоку от Антиохии, потому что в этой пустыне живут те, кто гордятся своим происхождением от Исмаила⁹¹.