Линейный крейсер "Михаил Фрунзе" - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Коваленко cтр.№ 7

было.

– Трудное было время, – вздохнет старшина. Да разве советскую молодежь испугаешь трудностями?

– Мы были первые, было много ошибок, – констатирует помполит. – Нам нужна осторожность, нужно точное соблюдение приказов Москвы… Энтузиазм? На покраску его, на починку!

И когда комсорг универсальной батареи левого борта бодро возразит:

– Мы, Иван Павлович, уже опытные. Мы же подскажем, как!

Патрилос тяжело бухнет одно слово:

– Испания.

Скажет, как клинок провернет в ране любителей мировой революции. Потом его могучая лапища ляжет на плечо молодца, чуть не впавшего в ересь троцкизма.

– Сейчас не семнадцатый. Сейчас фашизм готов к бою, уже дерется. Потому дело решает не революционный напор, а владение морем. В тридцать восьмом один рейд нашего «Фрунзе» так ударил по франкистам и их немецким да итальянским дружкам, что они Каталонию полгода взять не могли.

Но все-таки взяли. Этого Патрилос вслух не сказал.

– Так что, – продолжает помполит разъяснять генеральный курс, – сейчас мы лучше всего поможем греческим товарищам не митингами, а ударной работой. Сначала, это быстрей, нужно сделать так, чтобы любой фашист при виде ужасных нас от страха гадил в галифе. Под прикрытием завесы из крейсерского шика полностью восстанавливаем подорванную штормом боеспособность. А вот потом – да, можно и нужно на берег, приветы от Страны Советов передавать. Так и доводи до личного состава: сделаешь дело, тогда и в город, купаться в восхищенных девичьих взглядах и всякое такое… Ясно?

Кивок. И сразу – вопрос.

– А как тогда быть с песнями?

По трансляции летит бодрое:

Огонь ленинизма наш путь освещает,

На штурм капитала весь мир поднимает!

Два класса столкнулись в последнем бою;

Наш лозунг – Всемирный Советский Союз!

Иван Павлович послушал полминуты, пожал богатырскими плечами.

– Хорошая старая пластинка. Пора бы и поменять.

Комсорг вновь кивнул. Все ясно, мичманцу, что заведует

трансляцией, не позавидуешь. Это к тем, кто тянет комсомольские и партийные обязанности в дополнение к иной должности, помполит снисходителен и готов любой момент обсудить по три раза. Сам говорит: ты, товарищ, должен доказать, что ты настоящий комсомолец, четкой работой по боевому расписанию. Все прочее – довесочек. С тех же, у кого забота о политическом состоянии корабля – профессия, спрос иной. Пустобрехи и чинуши на борту боевого корабля не нужны. Неверно подобранные песни для мичмана-политрука – то же самое, что для него, артиллериста-зенитчика, стрельба «в молоко». Не на учениях – в бою…

Спустя несколько минут бравурные мелодии стихли. Над кораблем разнеслись суровые, скорбные слова:

У дальней восточной границы,

В морях близ японской земли,

Там дремлют стальные гробницы,

Там русские есть корабли…

Песнь о Цусиме.

Напоминание о том, что может случиться, если недооценить врага, если недостаточно хорошо исполнять долг. А еще – призыв на бой. На бой с врагом внешним, вне зависимости от его политической окраски.

Пластинка записана по случаю боев на Хасане, что вызывает вопросы.

– Это ж против японцев!

– Это против того, чтобы мы кормили рыб, – отвечает комсорг. – Слышите? «Готовьтесь к смертельному бою, за нас отомстите врагам!» Так поется. И если завтра врагом окажется британский флот или итальянский, а не японский -разве будет проще?

Не будет. Потому линейный крейсер «Фрунзе» должен быть готов к бою. Как можно скорей!

На мостике – распахнутые навстречу семи ветрам штормовые ставни. Стекол нет, вылетели в шторм, новые вставлять некогда. Капитан первого ранга Лавров, не щурясь, смотрит навстречу легкому западному ветру. Позади, вежливой тенью, застыл снежно-седой офицер с молодым лицом.

– Что у вас, Иван Иванович?

– Восстановление носового радиоуловителя невозможно, антенну заменить нечем. Кормовой функционирует, но нуждается в испытании. Без поверки я не смогу поручиться за его показания. В связи с этим прошу о двух самолето-вылетах бортовых гидропланов в интересах бэче-четыре. Программа полетов – вот…

Представить Ивана Ренгартена без папки с бумагами невозможно. Спроси его, почему всякую мелочь нужно оформлять на канцелярский манер, получишь ответ:

– Бумага – лучший свидетель невиновности. Особенно, если ее копии хранятся во многих местах…

Ренгартен – один из знаменитой «весенней сотни». Была такая попытка сломать флот и «старую школу». В декабре двадцать девятого года ГПУ разом взяло сотню морских командиров, всех из бывших офицеров царского производства. Так «молодая школа», вышибленная с флота в армейские силы береговой обороны и пограничную охрану, сводила счеты с победителями. Иван Ренгартен в списке задержанных оказался младшим по званию – единственным курсантом Морской академии, удостоившимся внезапного ареста.

Потом была гонка: ГПУ пыталось поскорей выбить показания и оформить заговор. Копали глубоко, под наркома флота Галлера. Старались, торопились так, что иным из «сотни» пришлось не один месяц поправлять здоровье, но флагман успел первым. Рванул трубку – не к Самому, к генеральному прокурору. Арест морского офицера без санкции непосредственного начальника – прямое нарушение социалистической законности, не так ли? Говорят, Вышинский, пока слушал короткую речь Галлера, медленно вставал из кресла – так башня главного калибра поднимает ствол для стрельбы на предельную дальность. После чего спокойно сказал:

– Это не правонарушение. Это переворот. Мне нужно…

Вооруженная сила. Роты, батальоны, полки. Лучше – с подготовкой для городского боя. Морская пехота? Да, отлично. Сколько? Нет, мало. Да, высадить десант из матросов, поднять в ружье штабы. Да, поднять эсминцы по рекам, ввести крейсера в порты. «Аврору» не трогать: слишком символично.

Немедленно, немедленно звонить Самому – с двух сторон, с сообщением, что операция началась, и отменить невозможно.

Главное – скорость!

С тех пор один из эсминцев Черноморского флота непременно носит гордое имя «Вышинский».

Ренгартена из застенка освободили сравнительно целым -за столь мелкую сошку не успели взяться. Оттуда он вышел без единого седого волоска, и, хотя манера речи крепко поменялась, да и любовь к бумагам у Ивана Ивановича пошла с тех невеселых времен, в начале тридцатых это был обычный молодой человек, разве немного сумрачный. Сейчас по нему словно безвременьем мазнуло: на лице нет эмоций, нет возраста. Нет жизни.