Рассекречено? Правда об острых эпизодах советской эпохи - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Воронов cтр.№ 43

Выход нашли в сентябре 1945 года: Лаврентий Павлович Берия велел своим подчиненным на такие запросы отвечать, что их осужденные родственники умерли, отбывая наказание в местах заключения. Причем сообщать это велено было только устно.

Однако это распоряжение Берии выполнялось, видимо, лишь по линии НКВД-МВД, но не НКГБ-МГБ. О чем свидетельствует служебная записка в Политбюро ЦК ВКП(б) министра госбезопасности Семена Игнатьева № 837/и от 30 октября 1951 года «О порядке ответов родственникам лиц, осужденных к высшей мере наказания». До сведения высшей инстанции (читай: Сталина) доводится, что «согласно существующему в МГБ СССР порядку, на заявления лиц, осужденных к ВМН: Коллегией ОГПУ — до 1934 года, тройками ПП ОГПУ в 1931–1933 гг., Особой комиссией НКВД СССР и Прокуратуры СССР и тройками НКВД республик, УНКВД краев и областей в 1937–1938 гг., Особым совещанием при НКВД СССР в 1941–1942 гг. и Военной коллегией Верховного суда СССР с применением закона от 1 декабря 1934 года, — даются ответы, что эти лица осуждены к 10 годам лишения свободы и направлены для отбытия наказания в лагеря с особым режимом без права переписки и передач». Только вот «в связи с тем, что со времени осуждения большинства указанных выше лиц прошло уже больше 10 лет, такого рода ответы органов МГБ не удовлетворяют родственников осужденных… В связи с этим родственники осужденных обращаются с многочисленными жалобами в центральные партийные и правительственные органы, к руководителям партии и правительства, настойчиво добиваясь получения исчерпывающего ответа о судьбе осужденных». В связи с чем министр госбезопасности полагает целесообразным изменить существующий порядок информирования и «родственникам лиц, осужденных к ВМН, со дня ареста которых прошло свыше 10 лет, объявлять устно, что осужденные умерли в местах заключения». Причем такие ответы давать только самым близким членам семьи: родителям, жене, мужу, детям. «В целях сохранения строгой конспирации в этой работе, — предлагал Игнатьев, — составление справок о смерти осужденных… возложить на центральный аппарат МГБ СССР, а объявление этих справок — на ответственных работников органов МГБ на местах». Но Сталин это предложение не поддержал, на документе есть помета: «Подождать».

Изменения наступили уже после смерти Сталина, но не кардинальные. 24 августа 1955 года председатель КГБ при Совете министров СССР генерал армии Иван Серов подписал директивное указание № 108сс, устанавливающее новый порядок извещения родственников расстрелянных — точь-в-точь такой, какой и предлагал четырьмя годами ранее Игнатьев: на все запросы отвечать (только устно!), что «осужденные были приговорены к 10 годам ИТЛ и умерли в местах заключения», ответы давать «только членам семьи осужденного: родителям, жене-мужу, детям, братьям-сестрам». Справку о смерти оформлять только в исключительных случаях — при решении родственниками имущественных и правовых вопросов. Причину смерти в таких случаях приказано было сообщать приблизительно: какую угодно, только не подлинную, чаще всего писали «сердечная недостаточность». Дату смерти, согласно той же инструкции, надо было указывать «в пределах десяти лет со дня его ареста»: их брали с потолка, чаще всего стараясь впихнуть в «удобный» военный промежуток 1941–1945 годов.

Прошло еще семь лет, пока на Лубянке не дошли, что все надо менять уже кардинально: «Существующий порядок сообщения вымышленных данных, — информировал инстанцию Семичастный, — касается в основном невинно пострадавших советских граждан, которые были расстреляны по решениям несудебных органов в период массовых репрессий». К тому же уже реабилитирована почти половина тех расстрелянных, сталинские беззакония разоблачены, потому «существующий порядок рассмотрения заявлений граждан с запросами о судьбе их родственников считаем необходимым отменить». Аргументирует это председатель КГБ тем, что сообщение гражданам вымышленных дат и обстоятельств смерти близких им лиц «ставит органы госбезопасности в ложное положение, особенно при опубликовании в печати дат смерти лиц, имевших в прошлом заслуги перед партией и государством». Тем паче скрывать, собственно, уже больше нечего, «советские люди о массовых нарушениях социалистической законности осведомлены». Разумеется, председатель КГБ не собирается идти на полную «сознанку», потому, хотя и предлагает реальные обстоятельства смерти сообщать родственникам, но опять-таки лишь устно! Документы же оформлять в загсах с подлинной датой расстрела, но — без указания причины смерти, «при этом имеется в виду, что данный порядок не будет распространяться на лиц, в отношении которых ответы давались в соответствии с ранее установленными и действующим в настоящее время порядками рассмотрения заявлений». Проще говоря, тем, кому уже соврали, правду сообщать не собирались. Большая государственная ложь продолжала жить своей жизнью.

Вечером 17 июля 1936 года в Испанском Марокко вспыхнул военный мятеж, 18 июля восстание перекинулось уже собственно в Испанию: военные выступили против левого правительства, к тому времени развязавшего настоящий террор против своих оппонентов. Началась гражданская война, открывшая новые горизонты и для Кремля: аппетитная возможность скорой «большевизации» Пиренейского полуострова руками испанских леваков позволяла бы Сталину зажать Европу в свои ежовые рукавицы с двух сторон. Потому СССР уже на всех парах активно влезал в гражданскую войну в Испании в качестве одного из ее главных участников и, в какой-то степени, выгодоприобретателя-бенефициара. Однако действовать слишком уж явно — открытой посылкой вооружений и тем паче войск — Сталин пока не решался, справедливо полагая, что это грозит серий осложнений и неизбежной международной изоляции. Например, это могло привести к исключению из Лиги наций, а членства в этой организации Москва с превеликим трудом добилась лишь к сентябрю 1934 года. Еще открытое вмешательство могло резко изменить политическую ситуацию в соседней Франции, приведя к разрыву заключенного в мае 1935 года военного пакта с этой страной. Но едва ли не больше всего в Москве опасались резкого усиления традиционной конфронтации с Великобританией, которая явно не восприняла бы под своим боком «красную» Испанию, если бы там открыто стали бы хозяйничать советские эмиссары. Опасались в Кремле и немцев. Как писал первому заместителю наркома иностранных дел Николаю Крестинскому советский полпред в Германии Яков Суриц, «наша открытая помощь мадридскому правительству может вызвать не только усиление германской помощи мятежникам, но не исключает при известных условиях и возможность открытого столкновения между немцами и нами». Потому поначалу действовать надлежало без шума и пыли, под дымовой завесой дезинформации. Одним из элементов которой стало даже как бы секретное решение Политбюро ЦК ВКП(б).

29 августа 1936 года Политбюро ЦК ВКП(б), обсудив вопрос № 395 «Об Испании», обязало Наркомат внешней торговли «издать немедленно распоряжение о запрещении вывоза амуниции и самолетов в Испанию, огласив его в печати». Вторым пунктом было решено согласиться на участие советского полпреда в Лондоне в Комитете послов «для координации действий, вытекающих из декларации о невмешательстве в испанские дела» (речь шла о так называемом Комитете по невмешательству в испанские дела, создать который 26 августа 1936 года предложило французское правительство). Завизированное подписью секретаря ЦК ВКП(б) Лазаря Кагановича решение Политбюро приняли заочным опросом его членов, поскольку тов. Сталин весь август, сентябрь и октябрь 1936 года расслаблялся в неге вне Москвы — партией и страной он рулил со своей дачи близ Сочи.