Истоки контркультуры - читать онлайн книгу. Автор: Теодор Рошак cтр.№ 62

«Организация опыта в смысловые структуры подразумевает, что сам по себе опыт значимостью не обладает, что организатор ее создает, или навязывает, или дарует… этакий дар от познавшего познанному. Иначе говоря, такая «смысловая значимость» принадлежит скорее области классификации и абстракции, чем опыта… Нередко я улавливаю еще и импликацию, что значимость «рукотворна», то есть большая ее часть исчезнет, если исчезнут люди» ^[224].

Описанные Маслоу отношения, безусловно, иерархические. «Здесь внутри» выше «там снаружи». «Там снаружи» не может предъявить права на «здесь внутри», попросить о доброте, признательности, любви и т. д., потому что «здесь внутри» монополизирует значимость. «Там снаружи» остается без голоса и не может высказаться в свою защиту или заявить о своей неприкосновенности. Более того, «здесь внутри» знает, как работает «там снаружи», и поэтому имеет над ним власть. Если «здесь внутри» является единственным раздатчиком значимости, кто сможет отрицать «здесь внутри», узурпировавшего эту власть? Мертвые и глупые становятся объектами презрения или в лучшем случае снисходительности; их удел – критическая проверка, эксперименты и эксплуатация со стороны «здесь внутри». Тот факт, что «там снаружи» не сознает иерархического порядка, лишь доказывает, насколько оно мертво или глупо. Вместо того чтобы сделать жизнь безопасной для «здесь внутри», «там снаружи» допускает грубые просчеты, продуцируя болезни, голод, смерти, бунты, протесты и прочие невзгоды бытия. «Там снаружи» явно ненадежно. И ненадежность начинается буквально за порогом, со всплесков зыбкого, неточного, отвлекающего воображения, которое поднимается из «иррационального»; та же ситуация и с этим ненадежным телом, которое, похоже, ничего не умеет делать правильно.

Если бы «здесь внутри» не вмешивалось постоянно в поведение «там снаружи», какой невозможный хаос воцарился бы! Но, к счастью, «здесь внутри», бдительное и умное, способно держать «там снаружи» в узде: покорять его, манипулировать, улучшать-совершенствовать, начиная с безмозглого тела, которое раз и навсегда доказало свою несостоятельность. Для этого «здесь внутри» изобретает формы хирургического и химического вмешательства, которые обеспечивают, чтобы тело спало, просыпалось, переваривало пищу и извергало отходы, росло, отдыхало, чувствовало радость и грусть, занималось сексом и проч. правильно, в надлежащее время и в надлежащем месте. «Здесь внутри» может даже изобрести способ заставить тело функционировать бесконечно, чтобы оно не продемонстрировало высшую степень несостоятельности и не умерло. Природная среда тоже должна быть покорена и подвергнута насильственному усовершенствованию. Климат и ландшафт надо переделать. Свободные территории надо сделать пригодными для жилья, то есть отдать под городскую экспансию. Туда не будет хода ничему, не сделанному или не классифицированному человеком. Социальная среда – тело политики – тоже должна быть полностью взята под централизованный совещательный контроль, как физическое тело контролируется мозгом. Если порядок вещей неочевиден командно-административному центру – у человека это передний мозг, у общества технократия – и недоступен для манипуляций, его вообще нельзя называть порядком.

В итоге «там снаружи» предстает жалким разочарованием: недоразвитая страна, ожидающая компетентного управления от «здесь внутри». Как сказал Джозеф Вуд Кратч ^[225], это переворачивает вековое отношение человека к природе и подстрекает безудержную человеческую гордыню, заявляющую: «Есть ли на свете что-то, чего мы не можем усовершенствовать?»

«Ни в одном столетии вплоть до нашего не делалось такого заявления. Раньше человек считал себя ничтожеством перед силами природы и преклонялся перед ними. Но нас так впечатлили технические достижения, что мы, вероятно, возомнили, что способны на большее, чем сама природа. Прорыли же мы Панамский канал, так почему не вырыть Большой Каньон?» ^[226].

Объективная – читайте: отчужденная – позиция по отношению к природной среде легко усваивается населением, в основном родившимся и воспитанным в практически полностью рукотворном мире мегаполисов. Человеку – хотя бы и ученому, – выросшему в такой среде, трудно не быть объективным по отношению к «природе», которую он знает лишь в упорядоченном (читайте: скучном) искусственном виде, насаждаемом садово-парковыми властями. Флора, фауна, пейзаж и все чаще климат Земли беспомощно лежат у ног человека, вооруженного технологическим прогрессом, трагически беззащитные перед его высокомерной надменностью. Не колеблясь, мы торжествуем над ними… по крайней мере, пока нас не настигли чудовищные экологические последствия.

(3) Но есть и другие сферы природы, представляющие собой более серьезную проблему для объективного сознания. Они появляются внутри человека.

Как бы энергично «здесь внутри» ни старалось подавить «иррациональное», оно продолжает вторгаться с претензиями от имени чувственного контакта, фантазии, спонтанности и беспокойства за человека. Где-то совсем близко «здесь внутри» по-прежнему ощущает давление странной потребности морализировать, шутить, ненавидеть, любить, предаваться пороку, бояться… Очевидно, цитадель объективности – место небезопасное. Таинственный организм, которым управляет «здесь внутри», ненадежная машина. И тогда в поисках непреложной объективности «здесь внутри» делает последний шаг. Оно начинает изобретать координационный суперцентр, который принимал бы управление всякий раз, как у «здесь внутри» отказывает способность сохранять идеальную бесстрастность: электронную нервную систему! Такое устройство никогда не потеряет контроль над собой, никогда не ослабеет, никогда не поведет себя непредсказуемо индивидуально прежде всего потому, что оно никогда не было индивидом.

Человеческое ослепление машиной часто неправильно принимают за любовную интрижку с силой. «Здесь я продаю то, чего жаждут все люди: силу!» – говорил Мэтью Болтон ^[227] о первом заводе паровых двигателей. Однако великий плюс машины заключается не только в ее мощности: многие механизмы, подобно таймерам, фотоэлементам или компьютеризированным системам, не особенно мощны, но высоко ценятся. Разве не приелась нам механическая мощь, которой мы восхищались? В отличие от человеческого организма, машина может достичь идеальной концентрации и самоконтроля. Она выполняет задачу, для которой специально предназначена, без возможности ее, машину, отвлечь. Она действует безучастно, не вкладывая душу в то, что делает. Бремя, от которого индустриализация освободила человека, – это не столько физический труд, как его убивающая рутинность с необходимостью жесткой, изматывающей концентрации. Таким образом, архетип машины в нашем обществе – это не гаргантюанский паровой котел, а лилипутские часики. Даже паровой двигатель не имел промышленного значения, пока не стал частью отлаженной системы производства, которая работает «как часы». Как напоминает нам Льюис Мамфорд, «часы… – это парагон роботов… автоматизация времени в часах служит шаблоном для всех более крупных автоматизированных систем» ^[228].