Истоки контркультуры - читать онлайн книгу. Автор: Теодор Рошак cтр.№ 3

Брак и семья тоже стали недолговечными. Развод, когда-то роскошь для богатых, стал доступной привилегией среднего класса. Обычаи и традиции, которые позже назовут «семейными ценностями», рассыпались в прах под стремительным натиском изобилия, сделавшего здоровый скептицизм в отношении социальных обычаев каждому по карману. Невидимые миру несчастья и обиды, до этого времени дело сугубо семейное, стали вдруг представляться невыносимыми. Все, что социальные историки знали об идеализированной буржуазной семье XIX века – а именно, что она основана на патриархальном подчинении женщин и детей, – стало наконец явным для всех поколений. От самого старшего поколения, слишком старого, чтобы работать, от иждивенцев, доживавших прежде в доме своих детей, стало можно откупаться социальной и медицинской страховкой, гарантировавшей независимость. Старики уходили жить в трейлеры или дома престарелых. Мало кто признается в этом сейчас, но социальные программы, ставшие в последнее время столь горячо обсуждаемыми, породили скорее эгоизм молодых, нежели это была жадность людей пожилых. Это была попытка мобильного молодого поколения, ориентированного на карьеру, сбыть с рук стариков, ставших обузой.

Изобилие предоставило родителям возможность откупаться и от докучающих им детей. Если детишкам можно дать «свою комнату», то почему нельзя дать им машину, деньги, культуру? Теория доктора Спока о воспитании ребенка со снисходительностью санкционировала вседозволенность, а раздутые зарплаты сделали возможной щедрость. Результатом стало уникально избалованное поколение детишек бэби-бума, выросших, свято веря, что каждый рисунок пальцами, принесенный из детского сада, вызывает всеобщий восторг, а любая проблема старшеклассника должна становиться головной болью для всей семьи. Юнцы при карманных деньгах скоро сделались коммерчески привлекательными. Сперва молодежная культура была сугубо товарной: одежда, пластинки, фильмы, косметика. Тинейджера открыли как рынок, и это резко стимулировало самоанализ у юных, известных своей зацикленностью на самокопании. Роковое начало – те, кто начинал бунтовать без причины, скоро могли найти себе более чем достаточно оправданий.

Что это была за странная жизнь! Иллюзорный потребительский рай, способный процветать лишь в теплице игнорирования экологии, свято веривший, что можно потакать любым нарастающим аппетитам. Студенты, кого я сейчас учу, с трудом верят, что было время, когда дешевый колледж был гарантирован любому ребенку из среднего класса (и многим детям из среды рабочего класса вроде меня), когда выпускников ожидали готовые рабочие места, когда теоретики экономики всерьез обсуждали возможность отмены работы в обмен на гарантированный ежегодный доход. Сейчас, оглядываясь назад, мы видим, что все это было преходящим этапом – этакие безмятежные дни римских патрициев, пока к реке не подобрались варвары и акведуки не дали течь. В книгах по истории Век Изобилия найдет себе место не в разделе устойчивого плато изобилия, но как последний взрыв массовой экстравагантности перед лицом появления фактов, что биосфера живет своей жизнью.

Конечно, реальность была не такой глянцевой: не все попали на великий потребительский пир. Гетто, эта «другая Америка», стали прибежищем для безработных, не имеющих ремесла. Убрать с глаз неприглядную бедность, чтобы освободить место для моллов и кондоминиумов, называлось «городским обновлением», хотя на улицах это называли попросту выселением негров. С другой стороны, экономика – это не только сухие цифры, но и изучение людских желаний и фантазий (может быть, даже в большей степени, нежели цифры). То, что обещает экономическая система, не менее важно, чем то, что она обеспечивает: обещания успокаивают и стимулируют. В течение тридцати лет после окончания Второй мировой изобилие воспринималось как норма, а там, где оно отсутствовало, говорили о «карманах» бедности. Показательна сама фраза: бедность рассматривалась как упрямое, но обреченное сопротивление победоносному наступлению промышленного роста, которое вскоре охватит весь мир. Не каждый купался в изобилии, да, но каждый верил: изобилие докатится и до него – если не через политическую агитацию и реформы, то по логике его неизбежного наступления. «Прилив поднимает все лодки», – заявил Джон Кеннеди. Не мешайте системе исходить изобилием, и вскоре мы все заживем, как герои сериала Оззи и Гарриет.

Озирая перспективы процветания с командных высот общества изобилия, легко было верить, что корпоративная Америка просто эволюционирует к необыкновенной щедрости. Но это был еще и тот случай, когда хорошо управляемое изобилие способствовало созданию нации «веселых роботов», как выразился социолог и публицист Ч. Райт Миллс, которые не доставляли беспокойства щедрому начальству. Подкуп заменил собой грубое принуждение и гарантировал уступчивость. Сделка заключалась в следующем: пусть страной заправляют Пентагон, ФБР и «Дженерал дайнемикс» ^[6], и рог изобилия не иссякнет. Награда за послушание никогда еще не была так высока, и напротив, наказания за упрямство редко когда были суровее. Несогласные легко могли стать жертвами политики «охоты на ведьм», вдохновляемой сенатором Джозефом Маккарти. Это были дни, когда люди отказывались подписывать петиции в поддержку билля о правах из страха потерять работу, кредитный рейтинг и попасть в списки неблагонадежных.

К сожалению, предоставление военно-промышленному комплексу полной свободы действий с целью установления политической программы повлекло за собой и недостатки – например, отмену демократии. Или, еще хуже, возможность испепелить бо́льшую часть цивилизованного мира. Военно-промышленный комплекс был в конечном итоге системой, которой для выживания требовались авторитарный стиль и параноидальная геополитическая картина мира – иначе как оправдать все увеличивавшиеся военные конфликты и бесконечную гонку вооружений? Даже если руководство СССР после Сталина серьезно вело речь о мирном сосуществовании (а как его гарантировать?), каковы были шансы, что наша корпоративно-милитаристская организация позволила бы США принять предложение? «Холодная война» была источником жизненной силы военно-промышленного комплекса. «Холодная война» принесла с собой равновесие сил устрашения и мировое сообщество страха. Рано или поздно тот, кто держит палец на ядерной кнопке, обязательно просчитается. Но что с того? Надышавшись апокалипсической мощью, закипевшие «котелки» на высоких постах начали фамильярничать с сюрреалистическими термоядерными сценариями с «приемлемым уровнем потерь», сводившихся к какой-то сотне миллионов.

В начале шестидесятых вышла черная комедия «Доктор Стрейнджлав», где высмеивались подобные терминальные ужасы. Фильм выглядел сатирой на прежнюю моду («перестань волноваться и полюби бомбу»), но не был таковой: в нем прозвучала новая важная диссидентская тема – безумие высшего руководства. В веке, который начался с открытия Фрейдом бессознательного, был наконец поднят психологический аспект политики. Не исключено, что больная фантазия и сексуальные извращения свойственны политике больше, чем здравый смысл и цифры. Вероятно, психоз представляет более серьезную угрозу нашему благосостоянию, чем коррупция. Неужели все эти нарывающиеся на риск генералы и одержимые мачизмом стратеги действительно верят в то, что говорят? И что прикажете делать с тем фактом, что люди в деловых костюмах за длинными столами корпорации «РАНД» ^[7] легкомысленно называли возможную третью мировую войну «варгазмом» ^[8]?