Сергей не отставал от нее.
Выехав из арки, красная машина хотела свернуть направо, но навстречу ей ехал микроавтобус с надписью «Цветы». «Тойота» резко вывернула, чтобы избежать столкновения, женщина за рулем не справилась с управлением, и красная машина на полном ходу врезалась в фонарный столб…
— Черт-те что! — Сергей припарковался и выскочил из машины.
Микроавтобус затормозил так резко, что двери открылись, и на мостовую вывалились ящики, где стояли горшки с азалиями. Силуэт водителя в «Тойоте» оставался неподвижным. Сергей осторожно подошел ближе и потянул носом воздух. Бензином не пахло, стало быть, в ближайшее время не взорвется. Он потянул на себя дверцу машины, женщина качнулась и повернула голову.
— Вы ранены? — спросил Сергей.
Никто ему не ответил. Женщина смотрела на него неподвижными стеклянными глазами.
— Ну что там? — спросила Ленская.
— Мертва, — ответил врач, — на месте умерла. Руль в грудную клетку врезался, все в клочья… как говорят в таких случаях — повреждения, несовместимые с жизнью.
Труп увезли, Ленской отдали сумку убитой. В сумке нашли дубинку — какое-то очень прочное тяжелое дерево. Дубинка была убрана в чехол от обычного зонтика.
— Вот и орудие убийства, — пробормотала Ленская, — этим она проломила голову тому типу в Эрмитаже. И пронесла свободно, в дамской сумке — зонтик и зонтик, никто не подумает…
Машину обыскали и в тайнике под сиденьем нашли узкий сверток в плотной бумаге. Открыли сверток, и перед ними предстал холст небольшого размера. На холсте был изображен немолодой мужчина в сверкающих латах с жезлом в руке. Выражение лица мужчины поражало суровой непреклонностью.
Как уже говорилось, Александра Павловна Ленская обладала феноменальной фотографической памятью. Так, сейчас она сразу же вспомнила репродукцию в альбоме Тинторетто. Это был портрет адмирала Джузеппе Морозини. Даже на ее непросвещенный взгляд по состоянию холста было ясно, что картина старая. Стало быть, именно эту картину похитила убийца, а вовсе не унесли ее на реставрацию, как утверждали в Эрмитаже.
— Очень интересно, — пробормотала Ленская и взялась за телефон.
Настал момент поговорить с Дмитрием Старыгиным в официальной обстановке.
Однако на ее вопрос, где ей отыскать господина Старыгина, ответили, что в данный момент это сложно, поскольку Дмитрий Алексеевич Старыгин буквально сегодня утром улетел в Венецию. Повез картину на временную выставку. Какую картину? Портрет адмирала Морозини, автор — Якопо Тинторетто.
А хранитель отдела итальянской живописи господин Лютостанский на больничном. Сердце прихватило, человек все-таки немолодой…
— Вот тебе и здрасте, — сказала Ленская сама себе.
Получалось, что она проворонила важные вещи. Получалось, что ее обошли, обманули, объехали на кривой козе, и кто? Этот несчастный реставратор, чтоб ему никогда больше кисть в руки не взять!
Любезный стюард помог Старыгину вынести ящик с картиной из самолета. Возле самого трапа к Дмитрию Алексеевичу подошла высокая молодая женщина в узких джинсах и короткой куртке мягкой коричневой кожи. Длинные волосы цвета палой листвы рассыпались по ее плечам. Девушка была не только красива, чувствовалось, что есть у нее и ум, и характер.
Впрочем, Старыгину было не до того, он переживал за картину. Как только служба безопасности Эрмитажа доставила картину прямо к самолету и передала ему с рук на руки, так с тех пор Дмитрий Алексеевич не знал ни минуты покоя. Он летел бизнес-классом, так что ему разрешили держать картину при себе. И все равно, за весь рейс он не сомкнул глаз и не встал с места. Он уговаривал себя, что в полете с картиной ничего не может случиться, но в голову как назло лезли кадры из каких-то боевиков про захват самолета и ограбление в воздухе.
Так что Дмитрий Алексеевич смотрел на незнакомку сдержанно и настороженно.
— Доктор Старигин? — осведомилась она, забавно коверкая русскую фамилию.
— Да, я Старыгин. — Дмитрий Алексеевич осторожно улыбнулся. — А вы…
— Я — доктор Контарини. — Девушка по-мужски протянула ему руку. — Сотрудник музея Коррер.
За спиной девушки стояли два молчаливых карабинера.
— А это — та самая картина. — Старыгин показал на громоздкий ящик, как будто представляя итальянке своего знакомого.
— Мальчики! — Доктор Контарини повернулась к карабинерам. — Возьмите ящик!
Парни послушно подхватили ящик с картиной и понесли его к зданию аэропорта. Старыгин проводил их глазами и почувствовал, что с души его свалился гранитный валун.
Он ожидал, что его вместе с бесценным багажом прямо на поле посадят в автомашину. Во всяком случае, именно так все обстояло, когда он сопровождал картину Врубеля в музей Гугенхейма в Нью-Йорке. Но здесь было иначе: вся компания пешком прошла служебными коридорами аэропорта и вышла на крытый пирс, за которым распахнулись сизо-зеленые воды лагуны. Только теперь Старыгин вспомнил, что Венеция — это город, в котором нельзя перемещаться на автомобиле. И вместо такси у них моторные лодки.
Возле причала покачивался на волнах небольшой катер с трехцветным флажком на носу. Высокий рулевой в форме карабинера помог перенести на катер ящик с картиной, Старыгин перебрался на борт и протянул руку синьоре Контарини. Она, однако, недовольно поморщилась и отвергла его помощь.
Все ясно, подумал Старыгин, синьора доктор хочет показать, что ни в чем не уступает мужчинам и не нуждается ни в каких поблажках. А всякие попытки помочь расценивает как мужской шовинизм. Он мысленно пожал плечами.
Одно хорошо — за картину теперь отвечает она, а не он. И это радует.
Катер отвалил от пирса и заскользил по узкому протоку, выходящему к венецианской лагуне. По сторонам этого протока торчали из воды подгнившие столбы, на каждом из которых сидели крупные самоуверенные чайки. Одна из этих чаек сорвалась со столба и полетела вслед за катером как почетный караул.
Навстречу один за другим проплывали лодки и катера самых различных форм и размеров и медлительные кораблики-мотоскафы — единственный общественный транспорт, соединяющий аэропорт с островным городом.
Вскоре проток закончился, и катер вылетел на простор лагуны. Впереди показались стройные силуэты церквей и колоколен самого прекрасного города Европы.
Дмитрий Алексеевич перегнулся через борт, любуясь открывшейся панорамой.
— Вы первый раз в Венеции? — вежливо осведомилась итальянка, чувствовалось, что она задала дежурный вопрос и ответ ее не слишком интересует.
— Нет, что вы, конечно, не первый, но все равно каждый раз это производит на меня ошеломляющее впечатление! Особенно этот первый взгляд…
Старыгин сказал это с таким искренним жаром, что молодая женщина невольно улыбнулась. Улыбка была довольно сдержанной, но все равно красила ее.