Уходя, он улыбнулся ей на прощание. То есть это Соня поняла, что он ей улыбнулся. На самом деле она не видела — на лестничной клетке темно было. А в прихожей лампочка слабая, едва-едва светит. Но она отчего-то поняла, что улыбнулся…
Тихо развернувшись, она медленно побрела на кухню, зажгла газ, поставила чайник на плиту. Подняв глаза на старые кухонные ходики, вздрогнула. Два часа ночи уже! А у нее поезд в четыре тридцать! Даже и спать не стоит ложиться… Только чаю попить, сумку собрать, и в путь…
Уже в прихожей, надевая кроссовки, она бросила взгляд на оставленную Иваном на тумбочке бумажку. Сложив ее вчетверо, Соня бережно просунула бумажку в потайной кармашек джинсовой куртки, прихлопнула сверху рукой. А вдруг и впрямь еще с ней что случится? А с такой бумажкой ей теперь будет спокойнее, намного спокойнее…
В поезде, застелив постель, она тут же отвернулась к стене и заснула, изредка всхлипывая и вздрагивая всем телом. Попутчики переглядывались меж собой, пожимали плечами насмешливо — странная соседка им попалась, нервнобольная какая-то…
* * *
Тамара подняла голову вверх, с тоской посмотрела на окна своей квартиры. Отсюда, из скверика, они были ужас какими родными — теплыми, желтыми, в кипени белых с золотой ниточкой новых занавесок. Хорошо там, дома… А здесь, в скверике, мокро, и холодно, и темно, и даже на скамейку в беседке присесть нельзя — вся она пропиталась недавним дождем, кажется, даже взбухла от сырости. Сейчас еще и соседи-собачники начнут выползать, выводить на вечернюю прогулку своих питомцев, сразу вопросы к ней начнутся — чего это она тут стоит, на ветру жмется. Не объяснишь же им, что подниматься в свою квартиру ей попросту боязно? Нет, никогда она в этом не признается, стыдно же…
Нет, оно, конечно, понятно, что стыдиться ей особо и ничего, всяко бывает. Вон, к примеру, если тех же соседей по лестничной клетке взять, так у тех о-го-го какие скандалы каждый вечер бывают! И матом друг на друга ругаются, и посуда звенит, и дверь соседка подвыпившему мужу частенько не открывает, и он орет что есть мочи в подъезде… Семья как семья, в общем. Приличные люди. Это понятно, многие так живут. Да и она тоже хотела нормальной семейной жизнью зажить, кто ее за это осудить смеет? А только… Домой идти все равно боязно. Кто знает, что на этот раз Коле в голову взбредет? Вот вчера он, например, в нее скалкой кинул. Чуть в голову не попал. А сегодня ему что под руку попадется? Керамический здоровенный горшок с цветами? Или молоток для отбивных?
Вздохнув, она поежилась под порывом ветра, еще раз взглянула на свои окна. А ведь он предупреждал ее, тогда еще, в первый их вечер, сам проговорился — пью, мол. А она значения этому не придала. Ну, пьет. А кто сейчас не пьет? И все живут как-то, худно-бедно, но живут. На то он и мужикашка в доме, чтоб выпивать иногда, подумаешь… Но не три же дня подряд, чтоб без просыху…
За те три дня, что прошли с начала их «семейной жизни», она его трезвым не видела. Если не считать, конечно, того первого знакомства, когда он повел ее пиво пить. Причем загульный Колин размах нарастал день ото дня с такой катастрофической быстротой, что только смотри да диву давайся. Вроде был мужикашка обыкновенный, скромный да неказистый, а превратился за три дня в чудовище, бешеное да непотребное. Кто ж мог подумать-то? Он, когда в тот первый вечер домой с остановки шли, вежливо взял ее под локоток — погоди, говорит, дорогая Тамарочка, я в магазин заскочу… Надо же, говорит, отметить наше с тобой вступление в новую жизнь, чтоб честь по чести, чтоб все как у людей… Она и поверила. Только удивилась немножко — слишком уж он из этого магазина выскочил… оттопыренный. Эх, надо было тогда еще бдительность проявить да поинтересоваться — какое такое отмечание человек задумал с тремя бутылками водки? Надо, надо было тогда еще скороспелое это знакомство на корню поломать, а она уши развесила, обрадовалась — мужикашку в дом привела…
В первый же вечер он две бутылки сразу и приговорил. Завалился спать в кресле перед телевизором. А она его пледом заботливо накрыла, подушечку под голову подсунула. И мысль в голове дурацкая промелькнула — вот и она, мол, к семейной жизни приобщилась, заживет теперь, как все — с мужиком в доме. И это ничего, что он выпивши. Завтра проснется, а она на него будет ворчать, как все порядочные жены. Сердито и как бы понарошку. А он будет вздыхать, и ходить, и маяться с похмелья. И виновато на нее взглядывать…
Никаких Колиных вздохов и виноватых взглядов она так и не дождалась. Ни к утру, ни к вечеру следующего дня. Все вышло наоборот — Коля проспал до обеда, а продрав глаза, так сердито в ее сторону зыркнул, будто это она перед ним неизвестно за что провинилась. И даже опомниться не дал — тут же оставшуюся третью бутылку приговорил. В один присест, из горлышка, как залихватский гусар из старого кинофильма. И не закусил даже. Глянул мутными глазами, икнул, погрозил ей строго пальцем, потом произнес нечленораздельно:
— Ти-ше. Ти-ше. Не возникай. Просплюсь — человеком буду…
Проспаться, однако, ему никак почему-то не удавалось. И стать обещанным «человеком» тоже. Да и не уследишь же, в самом деле, когда у него этот процесс очеловечивания начнется! Ей же на работу надо! У нее ж работа ответственная, ее старички немощные по своим квартирам дожидаются! Им до ее семейных трудностей вообще дела нету…
А вчера вечером, придя с работы и увидев катающуюся по прихожей пустую бутылку из-под водки, она уже и не выдержала, с порога закричала на него — сколько, вроде того, уже можно-то? Лучше бы уж и не кричала, не звала себе горя на голову. Коля вышел из кухни — весь вздыбленный, глаза дикие, уставился на нее, даже и не узнал будто. А она ему снова — ну чего ж ты, ирод, творишь, обещал же проспаться… Вот тут он скалку с кухни и схватил. А может, уже вышел с этой скалкой — она и не помнит теперь. И попер на нее с этой скалкой, как с шашкой наголо. Еле успела в ванной укрыться — сидела там до самой ночи, пока не услышала, как он в коридорчике свалился…
О, а вон и сосед Лешка со своей овчаркой из подъезда вышел — стало быть, полдевятого уже. Он всегда с ней в полдевятого гулять выходит, чтоб как раз к программе «Время» успеть. Что ж, и ей, наверное, домой пора. И вообще, хватит уже. Надо выставлять этого Колю к чертовой матери… Не надо ей такой семейной жизни. Если опять пьяный — то разговор один будет. Короткий. Скатертью дорожка вам, Коля, и все тут. Не для того она столько лет удовольствий всяческих себя лишала да к семейной жизни готовилась, чтобы теперь долгожданным гедонизмом, как Сонюшка говорит, на холодном ветру наслаждаться!
Решительно расправив плечи и мысленно закатав рукава, Тамара вышла из-за кустов, приветливо поздоровалась с Лешкой. И зашагала к своему подъезду — чего ей бояться, в конце концов? Она у себя дома, а не в гостях где-нибудь, чтоб по кустам прятаться. Открыв своим ключом дверь, поморщилась от шибанувшего в нос запаха стойкого перегара, осторожно заглянула в комнату. Коля спал на диване, пытаясь перекрыть звуками мощного храпа льющийся из телевизора сладкий голосок вихрастого мальчишечки, старательно поющего про то, что, оказывается, в жизни все «невозможное возможно». Бодренько так у мальчишечки все выходило — страсть как красиво! Особенно под Колин храп…