Бешеная регенерация на глазах заживляла вспаханную пулями грудь мутанта. Свежая розовая плоть с едва различимым шипением нарастала губчатой массой поверх рваных пулевых отверстий. Глаза монстра забегали под закрытыми веками, конечности задёргались, пальцы рук вонзились в землю. Я не стал ждать, когда он полностью придёт в себя, приставил ствол к его голове и тремя выстрелами снёс половину черепа.
Пока я разбирался с одним сушильщиком, псионик занимался другим. Обычно ходячие пиявки устойчивы к пси-воздействию дирижёров, но потеря крови и сильные физические повреждения сыграли свою роль: суггестору удалось добить смертельного врага серией мощных ментальных ударов. Дирижёр справился с подранком ещё до того, как я пристрелил своего сушильщика. Когда я добил тварь, псионик уже ковылял по склону увала.
– Хоть бы спасибо сказал. – Я закинул автомат за спину и двинулся к лагерю учёных.
Чувство неясной тревоги охватило меня на ближних подступах к городку. Обычно здесь слышались скрип несмазанных петель, гулкий стук закрывающихся дверей и торопливый топот чьих-то ног, а из установленных на крышах однотипных домов «матюгальников» то и дело звучали объявления с требованиями к лаборантам перейти из одного корпуса в другой или явиться к такому-то учёному. Сейчас, кроме заунывных завываний ветра, сердитого грая ворон и лая «слепышей», ничто не нарушало покой пасмурного дня.
Под ногами захрустел гравий обочины. Я прошёл вдоль расставленных на дороге бетонных блоков и остановился возле приоткрытых ворот. Узкого промежутка между давно не крашенными створками как раз хватало, чтобы протиснуться боком.
Автомат удобно лёг в руки и замер в тревожном ожидании. Я прижался плечом к холодному железу ворот, заглянул в просвет. Стальной цилиндр будки КПП слепо смотрел на меня чёрным провалом бойницы. Рядом с металлической бандурой в луже запёкшейся крови лежал лицом вверх труп в военной форме. Возле него прыгали на тонких ножках три вороны и громко кричали друг на друга. Одна из них вдруг подскочила к телу, приноровилась и клюнула в глаз. Две другие, галдя, кинулись к нахалке.
Метко брошенный мной камень спугнул стервятниц. Громко хлопая крыльями, чёрные птицы взлетели на берёзу и закачались на ветках, хрипло делясь друг с другом переживаниями.
Я осторожно проскользнул в ворота и двинулся к трёхэтажному научному корпусу в центре поселения. Городок напоминал декорации фильма о зомби-апокалипсисе: дома с разбитыми окнами, стены в багровых разводах и россыпях пулевых отверстий, на дорожках тёмные, почти чёрные, лужи и лужицы, повсюду трупы с пустыми глазницами и обглоданными лицами.
В просвете между домами виднелась часть бетонного ограждения. Забор из декорированных выпуклыми квадратами массивных плит был разрушен. Гнутая арматура с кусками бетона торчала из широкой пробоины угрожающими клыками. Крупные обломки заграждения неровным полукругом валялись на вытоптанном газоне. Большинство камней были настолько глубоко вдавлены в землю, что, казалось, по ним проехал многотонный грузовик.
Все улики так и кричали о набеге мутантов. Твари могли быть ещё в посёлке, поэтому я осторожно, стараясь не скрипеть осколками стёкол и бетонной крошкой, поднялся по широким ступенькам и вошёл внутрь научного сердца городка.
В просторном фойе царила разруха. Жестяные банки с газировкой и цветные упаковки с чипсами и шоколадными батончиками валялись россыпью рядом с опрокинутыми набок разбитыми автоматами по их продаже. Качались на проводах сорванные с креплений люминесцентные светильники. Гофры системы вентиляции свисали толстыми блестящими змеями из широких прорех в потолке. На полу в беспорядке лежали серые квадраты потолочной плитки.
Рядом с массивной колонной тощий «слепыш» с тихим урчанием рылся мордой в останках учёного. Услышав хруст мусора под моими ногами, мутант поднял голову, глухо зарычал, скаля желтые зубы. Я лязгнул затвором. Плешивый пёс трусливо взвыл, прижал хвост и по широкой дуге потрусил мимо меня к выходу. Я проводил слепую тварь взглядом. Псина спустилась с крыльца, подбежала к наполовину обглоданному трупу военного, что лежал на вытоптанной клумбе головой к зданию, и продолжила прерванный обед.
Помещения первого и второго ярусов меня не интересовали, поскольку лаборатория Семакина находилась на последнем этаже. Я двинулся к широкой лестнице, засыпанной мусором и перепачканной кровью, с предельной осторожностью поднялся на третий этаж, проследовал мимо выбитых окон холла и вошёл в длинный коридор.
Здесь также царила разруха. Линолеум на полу был изрезан острыми когтями. Повсюду виднелись багряные пятна. Казалось, будто какой-то безумный художник щедро разбрызгал краску по стенам, устав от строгости казённого дизайна. Уцелевшие светильники горели через один, вернее, они часто моргали, вызывая усталость глаз и провоцируя головную боль. Положение немного спасали отсутствующие в дверях стёкла: дневной свет падал сквозь эти бреши в коридор, хоть немного снимая напряжение.
В кабинете Семакина тоже был полный разгром. На полу валялась перевёрнутая мебель, научное оборудование было разбито вдребезги. Диван, на котором спал профессор, распорола когтями какая-то тварь. Пружины с клочками набивки торчали в стороны и тихо поскрипывали, качаясь на сквозняке. Жёлтые шторы из синтетической ткани надувались пузырём, звенели кольцами по металлической трубке карниза. Научные журналы и книги бесформенной грудой лежали возле опрокинутого набок книжного шкафа и громко шелестели страницами. Пробитый насквозь ЖК-монитор валялся рядом со сломанным столом среди осколков лабораторной посуды. Судя по трёхгранному отверстию в центре серого с паутиной молочных трещин экрана и схожими по форме углублениями в столешнице, в кабинете похозяйничала мутосвинья.
Из-под сложенной шалашиком крышки стола торчали обрывки проводов с пучками медной проволоки на концах. Я осторожно потянул их на себя: хотел проверить, на месте ли системный блок, и, если да, то уцелел ли он.
Я отбросил бесполезные провода в сторону, взялся за повреждённую столешницу, резко дёрнул. Уже надломленная плита с громким треском развалилась по разлому на две неравные части.
Я бросил кусок ДСП на книги, схватился за автомат и замер, напряжённо ловя каждый звук. Целую минуту я вслушивался в шорохи мёртвого здания, но так и не услышал ничего подозрительного. Лишь один раз где-то внизу раздалось несколько приглушённых шлепков. Поскольку за этими звуками больше ничего не последовало, я решил, что это упала на пол отслоившаяся от стен штукатурка.
«Калаш» снова перекочевал за спину. Я вытащил из развалин стола чёрный системный блок. К несчастью, он тоже оказался повреждённым и выглядел так, будто по нему лупили кувалдой. Я кинул бесполезную железяку на диван. Компьютер ударился о выпуклую мягкую спинку, отскочил, но на пол не упал, зацепившись вентиляторной решёткой за торчащие из сиденья пружины.
Я обвёл разгромленный кабинет полным отчаяния взглядом. В самом низу завала из книг, между навалившимися друг на друга ёлочкой талмудами, сверкнуло что-то жёлтое. Я подошёл ближе. Наклонился. Под кучей фолиантов лежала потемневшая кисть руки с золотой печаткой на безымянном пальце. Такой перстень был у Семакина. Профессор получил его как приз за победу в каком-то очень престижном международном научном конкурсе, очень им гордился и носил при каждом удобном случае. Вряд ли учёный мог его кому-то отдать даже на время. Слабая надежда на то, что Семакин остался жив, растаяла, как дым.