Примерно в половине девятого Делл узнала об этой встрече и пустилась в рассуждения о состоянии здоровья Джоя, а уже через пятнадцать минут Майра и ее коллеги возбужденно обсуждали похожего на призрак человека, который так напугал мальчишку-почтальона перед домом старика Кина.
Примерно час спустя патрульная полицейская машина проехала по Гаррисон-стрит, и двое копов заметно напряглись, высматривая, не появится ли призрак. К полудню уже все жители Клэнтона знали, что умирающий от СПИДа человек находится среди них.
Сделка не потребовала долгих переговоров. Да и любые споры в подобных обстоятельствах были бы просто неуместны. Слишком уж неравным было положение сторон, а потому белая женщина получила все, что хотела.
Белой женщиной была Леона Кин. Для близких – тетушка Леона, а для всех остальных – Леона Львица, глава старого, ныне угасающего рода. Черной женщиной была мисс Эмпория, одна из двух старых дев, проживающих в Лоутауне. Эмпория была старшей – по ее собственному утверждению, ей уже стукнуло семьдесят пять, хотя никаких документов, подтверждающих или опровергающих это, не сохранилось. Семейству Кин принадлежал дом, который целую вечность арендовала Эмпория, и, поскольку интересы собственника превалируют над всеми остальными, сделка совершилась столь быстро.
Эмпория должна заботиться о племяннике Леоны, а после его смерти она получит недвижимость в собственность. Маленький розовый домик на Рузвельт-стрит будет принадлежать ей, причем без каких-либо дополнительных условий. Передача недвижимости в собственность чужих людей не имела особого значения для членов семьи Кин – они уже долгие годы разбазаривали имущество Исаака. А вот для Эмпории эта передача означала все. Сама мысль о том, что она станет законной владелицей любимого домика, перевешивала все страхи и сомнения. Вот Эмпория и согласилась присматривать за умирающим белым парнем.
Поскольку тетушка Леона даже в мыслях не допускала, что кто-то может увидеть ее по ту сторону железнодорожных путей, она договорилась с садовником: он отвезет мальчика туда, в последнюю его земную обитель.
Когда старый «бьюик» тетушки Леоны затормозил перед воротами, Адриан Кин увидел розовый домик с белым крыльцом, обвитым плющом, увидел пестрые цветочные клумбы с маргаритками и геранью, увидел крохотную зеленую лужайку перед входом с низенькой белой изгородью. Потом он перевел взгляд на соседний домик – в точности такой же, только желтый, аккуратный и хорошенький. Взглянул дальше – вся улица была застроена такими же славными, приветливыми домиками: с цветами, креслами-качалками во дворах, а их двери словно приглашали войти. Потом он снова посмотрел на розовый домик и решил, что лучше уж умрет здесь, чем в мрачном особняке, находившемся всего в миле отсюда, который только что покинул.
Садовник, так и не снявший рабочие перчатки из опасения подхватить заразу, быстро выгрузил из машины два дорогих кожаных чемодана с вещами Адриана и тут же отъехал, даже не попрощавшись, не пожав ему руку. Он получил четкие указания от мисс Леоны немедленно вернуть «бьюик» и промыть весь салон дезинфицирующим средством.
Адриан еще раз оглядел улицу, заметил на крылечке одного из домов людей, отдыхающих в теньке, затем подхватил чемоданы и зашагал через двор по дорожке, выложенной кирпичом. Дверь отворилась, на крыльце предстала улыбающаяся мисс Эмпория:
– Добро пожаловать, мистер Кин!
– Пожалуйста, давайте без этих ваших «мистер», – поморщился Адриан. – Рад познакомиться. – Подобный обмен любезностями предполагал рукопожатие, но Адриан осознавал, что с этим возникнут проблемы, а потому быстро добавил: – Знаете, руки пожимать можно, ничего страшного, но можно прекрасно обойтись и без этого.
Предложение вполне устраивало Эмпорию. Леона предупредила, что внешность парня может ее напугать. Эмпория быстро отметила впалые щеки, ввалившиеся глаза и неимоверно бледную кожу – такой ей еще не доводилось видеть. Она притворилась, что не замечает всего этого, в том числе и страшной худобы парня – одежда болталась на нем как на вешалке. И тут без колебаний она указала на маленький столик на крыльце и спросила:
– Не желаете ли чаю, сладкого-сладкого?
– Спасибо, с удовольствием.
Говорил он коротко и отрывисто, южный акцент утерян давным-давно.
«Интересно, – подумала Эмпория, – что еще успел утратить этот молодой человек?» Но вот они уселись за плетеный стол, и она налила ему чаю с сахаром. Рядом стояла тарелка с имбирным печеньем. Она взяла одно, он не стал.
– Аппетит есть? – спросила Эмпория.
– Пропал, – ответил Адриан. – За время, что не приезжал сюда, я сильно потерял в весе. Отказался от всего жареного. Да и вообще я особым любителем поесть никогда не был. Ну и потом, когда болеешь… какой уж там аппетит.
– Так что много готовить мне не придется?
– Думаю, нет. Скажите, а вас… устраивает эта договоренность? Просто я хотел сказать, моя семейка умеет взять человека за горло – наверное, и с вами так обошлись. Но если вы не хотите, я могу найти другое место для проживания.
– Нет, что вы, договоренность меня вполне устраивает, мистер Кин.
– Пожалуйста, называйте меня просто Адриан. А вас как зовут?
– Эмпория. Стало быть, будем называть друг друга по имени?
– Решено.
– И где же вы хотели найти другое место, Адриан? – спросила она.
– Не знаю. Сейчас все носит такой… временный характер. – Голос его звучал хрипловато, слова он произносил медленно, с трудом. На нем были синяя хлопковая рубашка, джинсы и сандалии.
Когда-то Эмпория работала в больнице и навидалась там немало раковых больных, находившихся при смерти. Этот молодой человек, теперь очень больной, несомненно, некогда был очень хорош собой.
– А вас эта договоренность устраивает? – спросила она.
– Почему нет?
– Ну, белый джентльмен из такой известной семьи, и живет здесь, в Лоутауне, с черной старой девой.
– А что, забавно! – На его губах в первый раз возникло подобие улыбки.
– Уверена, мы поладим.
Он помешивал чай ложечкой. Улыбка исчезла, лицо стало задумчивым. Эмпория тоже размешивала свой чай, а потом подумала: «Бедняга. У него так мало причин улыбаться».
– Я уехал из Клэнтона по нескольким причинам, – сказал Адриан. – Это плохое место для таких, как я, – гомосексуалистов. И не слишком хорошее для людей вроде вас. Меня тошнит всякий раз, когда я вспоминаю, как меня воспитывали. Мне стыдно за свою семью, за то, как они обращались с темнокожими. Я ненавижу косность и фанатизм в любых проявлениях. Просто не мог дождаться, когда выберусь оттуда. К тому же мне страшно хотелось попасть в большой город.
– В Сан-Франциско?
– Нет, сначала я поехал в Нью-Йорк, прожил там несколько лет, потом получил работу на Западном побережье. Ну и осел в Сан-Франциско. А потом заболел.