Тени, которые проходят - читать онлайн книгу. Автор: Василий Шульгин cтр.№ 147

Бедный Сливинский хорошо танцевал танго, пока не заболел. Но так как он был маленького роста, а Мария Андреевна была «кобылой» (по выражению Чекалина), то выходило очень смешно. В дополнение к этому он называл ее публично «крошка». Мария Дольная по этому поводу говорила едко:

— Тут патология, ничего не поделаешь.

* * *

Моя сестра Лина Витальевна Могилевская жила в Белграде. Сначала ей было очень трудно, и таким, как она, дамам сербское правительство помогало в том смысле, что зачислило их служащими в учреждение под названием «Статистика». Там они что-то писали, составляли отчеты, и им кое-что платили.

Но потом она разбогатела благодаря Вацлаву Цезаревичу Каминьскому. Он оказался, что называется, провиденциальным³¹ человеком. С детства он не подавал никаких надежд, но его рассмотрела девочка, немного его старше, Мария Дмитриевна Билимович, которая приходилась ему кузиной. Она каким-то чутьем очень рано поняла, что под внешней никчемностью этого юноши таятся большие способности, и именно деловые способности, которыми Билимовичи не отличались. Ко времени революции 1917 года Вацлав Цезаревич Каминьский женился на Марии Дмитриевне Билимович. Они вместе эмигрировали из Киева в Польшу и посетили мою сестру Лину Витальевну. Она в каком-то озарении сказала мне:

— Все, что у нас есть на Волыни, осталось в Польше, куда нам трудно проникнуть. Я даю полную доверенность на управление моим имением этому мальчишке Вацлаву и советую тебе сделать то же. Он, хотя женат на русской, но сам поляк, да еще и католик, и ему легче будет спасти то, что еще можно.

И действительно, «мальчишка», уже тогда взрослый человек, сделал возможное и невозможное. Когда польские правительственные чиновники метали против меня молнии и прокурор бросал на судейский стол номера «Киевлянина», в которых было сказано, что «край этот — русский, русский, русский» (они были сказаны еще моим отцом в первом номере газеты, их повторил мой отчим, унаследовавший редакторское кресло, и я), то Каминьский бросал на тот же стол доверенность, выданную ему мною на управление имением Курганы и вальцовой мельницей там же, и твердо говорил:

— Никакого Шульгина больше нет. Здесь я владею.

В это время часть имения уже была отдана осадникам. Осадниками назывались бывшие польские солдаты, которым правительство раздавало русские земли и «осаживало» их как мелких землевладельцев-хуторян. Но этот план, по существу разумный, не удался. Осадники не хотели тяжело трудиться на земле и превратились в некую буйную вольницу. Каминьский начал постепенно выгонять их с земли, на которую имел полную доверенность. Они грозились его убить, но в общем он их всех выселил, что было самым трудным делом. Затем стал хозяйничать дельно и властно, пустил в ход мельницу, стал получать доход и делиться им с нами, то есть с моею сестрою и мною. В конце концов моя сестра разбогатела и даже стала домовладелицей.

О Каминьском очень многие отзывались плохо, но по отношению к нам он был истинным джентльменом.

* * *

Когда мы с Марией Дмитриевной окончательно осели в Югославии, моя сестра Лина Витальевна поделилась со мною своими деньгами и рекомендовала мне купить в Рагузе кусок земли. В те годы в Хорватии эти драгоценные приморские участки продавались баснословно дешево. Я это сделал, но участок на окраине города, на так называемом Лападе, купил не на свое имя, а на имя сестры. И на нем стал хозяйничать — поставил сначала барак, а потом накрыл его белой палаткой, что было красиво и предохраняло как от дождя, так и от солнца. С этого места открывался чудесный вид на море и даже по ночам виден был маяк на острове Святого Андрея (другое название — Домидзелла, что значит барышня). Это тот самый остров, на котором двадцать пять лет прожил в одиночестве гордый Ветранич.

Этот дом-палатку я, собственно, строил для Марии Дмитриевны. Она в это время была в Белграде, где заболела какой-то странной болезнью, которую русские врачи не могли определить. Но так как во Франции она очень полюбила море, то я думал, что и Ядран (Адриатическое море) ей поможет. Внутренность барака я украсил к ее приезду коврами и изящным шкафчиком для платья.

Наконец, она приехала. Но, увы, Ядран ей не понравился, и даже наоборот, ей стало хуже. Я обратился к Чекалину. Осмотрев Марию Дмитриевну, он, не изменяя своему стилю, сказал:

— Ваши белградские профессора дураки. Они лечат ее от базедовой болезни, а у нее болезнь совершенно другая. У нее преждевременная климатология. Вот вам два лекарства. Одно она может принимать свободно, другое — очень осторожно, а главное — не подпускайте ее к огню, варите пищу сами. Самое же лучшее, если вы ее увезете отсюда. Ваши родственники Билимовичи живут в прохладной Словении — туда ее и отвезите.

То же постоянно повторял мне человек, приносивший нам ежедневно молоко, сетовавший на жару и называвший ее гарой:

— Увозите госпожу в горы куда-нибудь.

Я все это слушал, но и сам понимал, что дело плохо, и совершенно извелся. Мария Дмитриевна никогда не засыпала раньше трех часов утра, а в пять часов мне уже приходилось вставать получать молоко и идти на рынок за три километра через горы. Затем мне приходилось таскать воду ведрами от соседей и варить еду, чего, конечно, я не умел.

* * *

В это время я получил письмо от своего друга Николая Васильевича Плешко. Он хотел бы пожить у моря со своей женой, но средств у него не было. Я написал ему: «Мы с Марией Дмитриевной уезжаем, а вы приезжайте. Предоставляем вам наш домик в полное распоряжение».

И мы уехали. Пароход отходил вечером. Мы поместились прямо на верхней палубе — на ней было прохладно, — и Мария Дмитриевна превосходно спала всю ночь. Чекалин был прав — жара для нее была губительна.

Утром пароход, пройдя почти все Адриатическое море с юго-востока на северо-запад, высадил нас в Сушаке (иначе Риека). Этот Сушак вполне оправдывал свое название. Здесь была жара невероятная, и мы, не задерживаясь здесь, поспешили уехать в Словению.

В Сушаке была очень интересная церковь, стоявшая на высокой горе. Она была полна потрясающих картин. Все они изображали Мадонну (или Госпа, как называли ее жители), спасающую корабли от бурь. Откровенно говоря, Айвазовский ничто в сравнении с этими никому не известными маринистами. Они оправдывают поговорку: «Кто на море не бывал, Богу не мóливался».

В этом Сушаке, между прочим, работал молодой брат Марии Дмитриевны Вольде, уехавший сюда после краха «Атланта».

* * *

Наконец мы добрались до Любляны. Нас приняла вторая жена Александра Дмитриевича Билимовича. Любляна находится на высоте трехсот метров над уровнем моря. Врачи же рекомендовали жить повыше, примерно на высоте шестисот метров. Такое место нашлось, это был пансион-ресторан, который назывался «Под Стóлом» (Стол — название местной горы) и находившийся в нескольких часах езды от Любляны. Я отвез туда Марию Дмитриевну, и ей там понравилось. Комнаты были очень приятны с обстановкой из резного дерева, обедали в саду. Неизменно присутствовал при обеде большой пес Медка (от слова медведь), любимец всех гостей.