Тени, которые проходят - читать онлайн книгу. Автор: Василий Шульгин cтр.№ 122

Итак, Шульгин, в общем-то враждебный Советам, утверждает, что Россия возрождается благодаря НЭП’у, этому последнему деянию Ленина. Представить Россию западным державам в таком виде, внушить эту мысль Европе, было выгодным для руководства страны.

Вот почему Дзержинский воздержался от красных чернил. Несомненно, в этом чувствовалось и влияние Троцкого, который утверждал, что не следует делать революцию только в одной стране.

* * *

В связи с выходом тогда книги хотел бы сказать несколько слов и о закулисной стороне ее издания. На русском языке она была выпущена берлинским издательством «Медный всадник» тиражом в три тысячи экземпляров. По договору я должен был получить треть стоимости тиража. Не хочу называть имен, но, к моему глубокому разочарованию, издательство обмануло меня, сообщив, что с трудом распродало лишь половину тиража, в то время как почти мгновенно был распродан весь тираж по четыре франка за книгу.

С вариантом книги на французском языке тоже произошли накладки. Половину гонорара, полторы тысячи франков, отдал переводчику, но перевод был таков, что мне пришлось самому весь текст исправлять и переправлять.

Но главное, книга была издана и дошла до читателя.

* * *

Побудительной причиной, погнавшей меня в 1925–1926 гг. в Россию, было желание найти моего больного сына и вывезти его в эмиграцию. Это хорошо понимал Климович. Однако, провожая меня, он сказал:

— Раз уж вы там будете, проверьте этот «Трест».

Насколько мог, я «Трест» проверил и при его помощи искал сына. В Винницу меня не пустили, сказав, что если он меня узнает, то выйдет скандал. Кого-то послали в Винницу. Он вернулся и рассказал, что мой сын там не обнаружен. Тогда послали второго, более «расторопного». И этот не привез ничего нового. Быть может, Якушев вообще никого не посылал, рассуждая, что сумасшедшего невозможно вывезти за границу. Но может быть и другое. Посылали уже в январе 1926 г. А по позднейшим сведениям, мой сын умер в конце 1925 г., и его там, естественно, не могли найти.

Только через много-много лет, в 1960 году, мне удалось лично побывать в Виннице. Разумеется, меня сопровождали. И там я прежде всего побывал на том обрыве, где когда-то, 29 июня 1905 года, был с Марусей. Обрыв сохранился, но городского суда уже не было, было что-то другое, и стоял примерно на том же самом месте памятник Богуну, одному из атаманов, кажется, времени Богдана Хмельницкого. Я жил в гостинице, а сопровождающие меня лица энергично старались найти следы пребывания моего сына в больнице для умалишенных в 1925 году.

Через некоторое время и я посетил территорию бывшей больницы. Она была велика, некоторые здания не сохранились, не сохранились и больничные архивы. После оккупации Винницы немцы его уничтожили. Часть больных расстреляли, другие разбежались. Дело в том, что недалеко от города немцы строили подземный командный пункт Гитлера, и вся эта зона очищалась ими от нежелательных элементов. Я побывал и там. Действительно, были видны следы этого убежища, но, видимо, оно было взорвано снизу при отступлении немцев, и там царил полный хаос.

* * *

Итак, на месте ничего не удалось узнать о моем сыне. Я посетил больничное кладбище, стоявшее высоко над Бугом. Здесь где-то была безымянная могила моего сына, расположенная среди других могил с номерами вместо надписей.

Дело выяснилось в гостинице. Однажды меня вызвали из моего номера и пригласили в другой, побольше. Я вошел и увидел нечто вроде заседания. За столом были сопровождавшие меня лица — председатель владимирского областного управления КГБ В. И. Шевченко, его подчиненные и местные представители этой организации. Среда! них выделялась незнакомая мне пожилая дама. Когда я вошел, Шевченко сказал, указывая на нее (ее не представили мне):

— Вот врач, который лечил вашего сына.

— Хотя вы уже в пожилом возрасте и в бороде, — заговорила она, как бы продолжая прерванный разговор, — а ваш сын был молодой и бритый, но какое-то сходство есть.

Не раз мне и раньше говорили об этом: «Чем-то вы похожи». Дама продолжала:

— Это было очень давно, в 1925 году, но я запомнила вашего сына, потому что он был трудный больной. Он отказывался от пищи, и приходилось кормить его насильно. Эта операция так же болезненна для больного, как и для врача.

Я спросил:

— Был ли он по имени Вениамин?

— Я забыла, но теперь, когда вы сказали, да, Вениамин.

— Был ли у него шрам на голове?

— Был, и он переходил на лицо с правой стороны.

— Был ли он хромой?

— Не знаю. Я видела его только сидячим. Но это он. Каков его конец? Должно быть, он умер, но я не могу сказать точно, так как была в этой больнице почти до конца 1925 года, а потом уехала. Он мог умереть после этого.

Ее сообщение подтвердило слова Анжелины, которая сказала после моего возвращения из России:

— Он немного вас не дождался. Когда вы приехали, он уже умер. Я вижу его могилу. Он там, где Владимир.

— Какой Владимир? — спросил я.

— Владимир… Он старше вас, такой плотный, на носу золотое пенсне.

— Что-то не могу припомнить.

— Да вы же его прекрасно знали! Вы с ним много работали.

— Какую работу?

— По газете.

Тут я вспомнил. Это был Владимир Германович Иозефи. Мы много с ним работали в газете «Россия» в Екатеринодаре в 1918 году и еще в других газетах. Действительно, я хорошо его знал. Он умер впоследствии от сыпного тифа в ЧК, вероятно, в 1920 году.

Анжелина прибавила:

— Он очень любил Вашего сына, и потому он его встретил там. Бывают души-покровители, и он стал таковым для вашего сына.

* * *

Когда я был в Советской России, я послал много писем разным моим друзьям за границу, в том числе моему другу юности Сергею Андреевичу Френкелю. И случилось чудо — мое письмо дошло к нему. Оно было зашифровано, но не в том смысле, что написано с использованием какого-нибудь цифрового шифра, а из каждой строчки следовало читать только одну букву, но надо было знать, какую. И вот Сергей Андреевич прочел его, не зная секрета. Он дошел до этого каким-то наитием, в результате чего расшифровал два главных слова: «Россия жива». Он сейчас же вызвал моего молодого друга Вовку, который знал секрет моего письма, и тот тоже прочел эти слова.

Затем я писал еще кому-то, в общем, я знал на память порядка двадцати адресов. О чем и зачем писал, сейчас не припомню. Одно из писем было написано так, как будто писал абсолютную чепуху какой-то еврей, совершенный «адиёт». И оно дошло, известив одного из моих друзей, что не только Россия жива, но и я жив.

* * *

Прибыв в Киев, я навестил семью Марии Дмитриевны. Они жили, и очень давно, на Никольско-Ботанической, 25. Меня впустили, но с опаской — ведь мать и сестры Марии Дмитриевны хоть много обо мне слышали, читая «Киевлянина», но никогда со мною не встречались и не знали в лицо.