В течение недели умерли все, кого изгнали из Сент-Гвендолин. Де’Уннеро постоянно твердил, что жалкие попытки больных помочь друг другу лишь ускорили их гибель.
— Это напоминает действия дурака, который, желая отряхнуть упавшего в грязь собрата, сам прыгает туда же, — объяснял Де’Уннеро на одном из собраний.
Такие собрания для здоровых братьев и сестер он устраивал постоянно.
— Было бы намного лучше, если бы наши больные смогли разыскать на этом поле здоровых людей и с помощью камня души перекачать себе их силу.
— Но ведь многие из тех людей могли бы после этого заболеть, — возразила одна сестра.
— Если сотня простолюдинов отдаст жизнь ради спасения одного монаха, такая жертва будет вполне оправданна, — заявил Де’Уннеро.
— А сколько братьев должны пожертвовать собой ради спасения простолюдина? — спросила все та же сестра.
— Ни одного, — резко ответил Де’Уннеро. — Неужели вы не цените труд, вложенный в ваше обучение? Неужто вы готовы перечеркнуть годы, отданные вами служению высшим принципам? Мы — воины, слышите? Божьи воины, носители истины, хранители священных камней.
— Остерегайся греха гордыни, брат!
— Ты веришь, сестра, что можешь кого-то спасти? — спросил он. — Ты так боишься смерти, что жаждешь с ней встречи?
Слова Де’Уннеро несколько ошеломили монахиню, ибо она сразу почувствовала в них какой-то абсурд.
— Мы все умрем, — продолжил Де’Уннеро, вновь обращаясь к собранию. — Неужели это тебя удивляет? — спросил он у одного из молодых монахов. — И ты, и я, и они тоже — все мы умрем. Но мы должны нести слово Божье. Наш голос не должен умолкнуть! А теперь, когда наша церковь сбилась со святого пути, голос каждого из нас должен звучать еще громче!
Исполненный праведного гнева, Де’Уннеро стремительно вышел из помещения на двор и потребовал, чтобы подняли решетку и открыли ворота.
Он увидел Мери Каузенфед, которая бродила взад-вперед вдоль цветочного кордона, словно страж, ожидающий прибытия смерти.
— Вы все-таки решили нам помочь? — с надеждой спросила она, увидев Де’Уннеро. — У нас есть малышка Присси, помогите сначала ей…
— Я вышел забрать назад камень души, и только, — резко ответил Де’Уннеро.
Мери смотрела на него так, словно магистр дал ей пощечину.
— Вы не можете бросить нас, — сказала она. — Настоятельница и ее сестры…
— Все уже мертвы, — напомнил ей Де’Уннеро. — Мертвы, ибо отказались посмотреть правде в глаза.
— Правде, говоришь? — встрепенулась Мери. — По вашей правде, я должна умереть и гнить в яме? Погляди, сколько отметин оставила на мне чума.
Мери подняла руку, показывая магистру еле видные следы перенесенной болезни.
— Мне нужен камень души, — настойчиво повторил Де’Уннеро, протягивая руку.
— У вас в монастыре камней предостаточно, — упиралась Мери. — Мы просим всего-навсего один.
— Вы не сможете им воспользоваться.
— Ничего, найдем того, кто сможет, — сказала Мери. — Если вы не хотите нам помочь, оставьте хотя бы камень. Дайте нам попробовать самим.
Де’Уннеро сощурился.
— Ну что ж, пробуй, — произнес он, затем взглянул на стоящего рядом мужчину, по-видимому тоже больного.
— Иди и приведи сюда… как ее имя?
— Присси, — подсказала Мери. — Присси Кольер.
— Поживей! — прикрикнул Де’Уннеро, и человек бросился исполнять приказ магистра.
Вскоре он вернулся, неся на руках совсем маленькую девочку. Ей было не более двух-трех лет. Мужчина осторожно положил ребенка на землю рядом с Мери. Де’Уннеро жестом велел ему отойти в сторону.
— Она вот-вот умрет, — прошептала Мери.
— Так спаси ее, — бросил Де’Уннеро. — У тебя есть камень души. Призови имя Господа и Его силу и избавь ребенка от чумы.
Мери смущенно поглядела на него.
— Начинай! — закричал Де’Уннеро.
Мери оглянулась и увидела, что поодаль собралась многочисленная толпа. На монастырской стене и у ворот толпились монахи.
— Начинай, — повторил Де’Уннеро. — Ты жаждешь чуда, так молись о нем.
— Я всего лишь прачка, бедная…
— Тогда верни мне камень, — сказал Де’Уннеро, вновь протягивая руку.
Мери вынула из кармана самоцвет. Но вместо того, чтобы отдать его Де’Уннеро, прижала его к груди и упала на колени рядом с несчастной Присси. Всей душой, всем сердцем Мери начала молиться. Мери постоянно целовала камень души, прижимала его ко лбу Присси и просила Бога, чтобы Он соединил ее с ребенком. Так лечила ее настоятельница Деления.
Мери молилась весь остаток дня и вечер, молилась всю ночь. Не ощущая усталости, стояла она на коленях. Все это время Де’Уннеро находился рядом, наблюдая за ней.
На рассвете Мери едва могла говорить. Теперь она уже не молилась, а просила, плакала, взывая к чуду, совершиться которому было не суждено.
Присси Кольер умерла на руках у рыдающей Мери. Прождав еще какое-то время, Де’Уннеро подошел и помог женщине встать.
— Камень души, — потребовал он, протягивая руку.
Мери Каузенфед являла собой жалкое зрелище — залитое слезами, воспаленное лицо и трясущееся тело, подгибающиеся колени.
Но вдруг она выпрямилась.
— Нет, я его не отдам, — сказала она.
Де’Уннеро удивленно наклонил голову и криво усмехнулся.
— Присей он не помог, но поможет другим, — не сдавалась Мери. — Он должен нам помочь. Это единственное, что у нас есть.
Тигриная лапа Де’Уннеро полоснула ее по лицу, и Мери обожгло нестерпимой болью. Потом ее с силой дернули за руку, и Мери почувствовала, как ее пальцы разжались.
Мери куда-то падала — медленно, очень медленно падала.
Последнее, что увидела Мери Каузенфед, была спина равнодушно удалявшегося Маркало Де’Уннеро.
ГЛАВА 20
СНЫ В ПЕЩЕРЕ
На юге еще царила осень, но здесь, высоко в горах, в Альпинадоре уже наступила зима.
Обжигающие ледяные ветры и снег, казалось, совсем не мешали Андаканавару вести за собой Брунхельда и Мидалиса. Невзирая на возраст, рейнджер легко шел вперед, словно являл собой чистый дух, лишенный телесной оболочки и полностью слившийся с окружающей природой. Несчастный принц Мидалис с завистью глядел на него. Сам он тяжело ступал и едва ли не на каждом шагу по колено проваливался в снег.
Брунхельду было еще тяжелее. Он не вполне оправился от раны, да и вряд ли мог оправиться от нее окончательно. Монахам так и не удалось извлечь у него из бедра застрявший наконечник стрелы, и теперь каждый его шаг сопровождался острой болью. Однако альпинадорский предводитель ничуть не отставал от Мидалиса, который не привык подниматься на такую высоту. Сейчас они находились на две мили выше Пирет Вангарда. Все трое приближались к пещере Снежного Червя или, как его еще называли, Косматого Духа.