Религиозный вопрос в XXI веке. Геополитика и кризис постмодерна - читать онлайн книгу. Автор: Жорж Корм cтр.№ 49

Наконец, нельзя недооценивать ту роль, которую с 1979 года играет иранская религиозная революция, обострившая конкуренцию между шиитским революционным реформизмом и суннитским интегризмом ваххабитского толка, борьбу за сердца и умы тех, кто разочаровался в провалившемся панарабизме и отверг светские идеологии, будь они западно-либеральными или же марксистскими. Первая идеология стала символом колониальной агрессии и эксплуатации; вторая же теперь рассматривается исключительно в качестве антирелигиозной идеологии, которая из-за вторжения СССР в Афганистан стала казаться столь же агрессивной, как и первая. Использование религиозности в мусульманском мире посеяло семена всевозможных распрей и насилия, но, возможно, не в большей степени, чем в христианской Европе эпохи долгих религиозных войн.

Как и во всех остальных случаях, фундаментализм представляется здесь в разных обличьях и в разных степенях агрессивности, начиная с мягкого и квиетистского фундаментализма, который через набожность и индивидуальное сосредоточение желает положить конец религиозной распущенности общества, где он живёт, и заканчивая «такфиристами» и «джихадистами», проповедующими насилие. В среде этих радикальных течений первые объявляют анафему всем заблудшим и «сошедшим с пути Бога», к тому же они считают законными насильственные действия против политических деятелей или интеллектуалов, которые считаются ответственными за коллективное заблуждение; вторые, считая себя единственными носителями божественной воли, объявляют священную войну всем немусульманам, а также мусульманам, которые, по их мнению, впали в атеизм. Между квиетистским и радикальным полюсами обнаруживается определённое число движений в стиле египетских «Братьев-мусульман», которые соглашаются на конкуренцию в представительной демократии и зачастую допускают то, что правила шариата должны не определяться раз и навсегда, а сообразовываться с развитием современного мира ^[220]. С тих очки зрения, исламская правовая традиция располагает достаточным количеством интеллектуальных ресурсов, чтобы самостоятельно приспособиться к требованиям современного мира, сохранив верность духу ислама и не ощущая никакой потребности в импорте положительных светских законов западных стран.

Этот набросок интеллектуальной географии исламистских движений в конечном счёте показывает нам не что иное, как набор весьма классических протестных политических позиций, начиная с реформистских и заканчивая радикальными, а свой протест они оформляют в том виде, который подсказывает им традиция. Во всяком случае, мы не видим ничего, что оправдывало бы однообразные, накатывающие друг на друга волны западных работ по исламу и исламизму, которые идут с 1980 годов и чаще всего оказываются просто-напросто алармистскими, ведь почти все они написаны так, словно бы речь шла о некоем принципиально новом политически-историческом феномене. В работах, составляющих этот издательский водопад, который, конечно, не случаен, слишком редко обсуждается действительно новое явление – значение многочисленных манипуляций, объектом которых становятся эти движения как выражение глубочайшего социального и культурного упадка.

Речь о манипуляциях, которые потворствуют и даже поддерживают исламизм в его не самых радикальных проявлениях, манипуляциях, чья цель, как правило, – заставить забыть о власти, коррумпированной отношениями с местными или международными деловыми средами, замаскировать подчинение страны региональной или международной геополитике, управляемой США и Израилем: таково положение Египта при президенте Садате (1970–1982 гг.), Индонезии в период многолетнего коррумпированного правления Сухарто (1968–1998 гг.), Турции при авантюристском неолиберальном правлении премьер-министра Тургута Озала (1989–1993 гг.), так же как Пакистана под властью военных, ставшего главным мировым экспортером исламистов и джихадистского исламизма.

Также можно говорить о симметричных манипуляциях действующей власти, стремящейся чрезмерными мерами раздуть опасность противоправных действий в глазах местного и международного мнения, что позволяет закрепить авторитаризм и монополию на отправление власти: это случай Египта Мубарака (с 1982 года), Туниса Бен Али (с 1987 года) или Алжира теневых генералов (с 1992 года). Последние, несомненно, пошли дальше остальных в манипулировании исламистским насилием, подпольно создавая «вооруженные исламистские группы», контролируемые секретными службами ^[221]. Как прямые наследники французских теоретиков «современной войны», имеющей антиподрывной характер, и психологического воздействия 1950 годов ^[222], алжирские генералы внесли вклад в разработку, которая велась с 1990 годов, особой «модели» манипуляции экстремистскими движениями, считающими себя исламскими. Как и в случае радикально-экстремистских европейских левых (итальянских красных бригад, германской «Фракции Красной Армии»), оказалось, что в эти больше сектантские, чем политические движения легко внедряются агенты местного правительства или иностранных держав ^[223]: их цель состояла в том, чтобы подтолкнуть эти движения к совершению особенно гнусных актов, что позволяло легитимировать жестокие ответные репрессии и даже вмешательство иностранных государств. Другая цель – напугать местное население, которое, несмотря на свою враждебность к авторитаризму действующей власти, воздержится от перехода к мятежу и согласится на отсутствие публичных свобод.

На этом поле манипуляций, которым подвергается исламский фундаментализм, США, разумеется, не плетутся в хвосте, о чём говорят появляющиеся с начала 2000-х годов многочисленные вполне информированные работы американских авторов (бывших агентов ЦРУ, бывших политических представителей или известных репортёров), медийное воздействие которых обратно пропорционально качеству и значимости их оглушительных откровений ^[224].