Творцы античной стратегии. От греко-персидских войн до падения Рима - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Дэвис Хэнсон cтр.№ 72

Чтобы понять отношения римлян с варварами и уловить связь между римской пограничной политикой и постепенным процессом упадка империи, необходимо изучить еще один аспект имперских методик управления клиентами и обеспечения безопасности границ. В краткосрочной перспективе всякий поход с последующей дипломатической активностью ориентировался на установление сколь возможно долгой стабильности на конкретном участке границы. Если же обратиться к долгосрочной перспективе – а к IV в. эти римские методы управления границами использовались на пространстве от Рейна до Дуная уже без малого 400 лет, – указанные методы оказывали сильное трансформирующее влияние на ближайших соседей империи. Адресные субсидии и торговые преференции, подкрепленные дипломатическим вмешательством, например политической и военной поддержкой ряда варварских вождей, вели к тому, что деньги и власть сосредоточивались в руках конкретных правителей. И долгосрочный эффект подобного подхода состоял в том, что у власти среди варваров оказывались правители совершенно нового типа. Германский мир I в. представлял собой многообразие мелких социально-политических единиц. Минимум пять десятков их перечисляет Тацит в «Германии», и обитали они в Центральной Европе, по большей части между Рейном и Вислой. К IV в. это многообразие мелких единиц уступило место куда меньшему числу крупных союзов – пожалуй, их насчитывалось не более десятка. Это были, конечно, конфедеративные союзы, так что оценка степени их политической революционности должна оставаться в разумных пределах. В среднеримский период крупные конфедерации исчезали после поражений их вождей, а вот союзы IV в. могли выживать даже после разгромов. Правителями алеманнов на Верхнем Рейне были сменявшие друг друга царьки и князьки. Периодически они объединялись, избирали верховного вождя и шли воевать, особенно когда возникала перспектива расширить владения (за счет Рима или соседей). Даже после сокрушительного военного поражения, как, например, при Страсбурге в 357 г., когда был повержен верховный вождь Хнодомарий, алеманны сохраняли единство и быстро восстанавливали силы под руководством нового верховного вождя, с которым Риму приходилось в и тоге разбираться снова. Прочность крупных политических структур варваров в IV в. отличает их от предшественников ^[413].

Не менее важно и то, что сам характер политической власти изменился до неузнаваемости. В политику проник и закрепился в ней наследственный элемент. Среди алеманнов пост верховного вождя не являлся наследственными, не в последнюю очередь потому, что римляне охотились за носителями этого титула. Но в племенах титул, по всей вероятности, наследовался, в отличие от королевского, который у ранних германцев (не все из которых признавали королей) оставался личным и не мог передаваться потомкам. У готов-тервингов, дальше на восток, даже пост лидера союза, кажется, был наследственным, передавался в пределах одной семьи три поколения подряд ^[414]. И одновременно с этим развивалась новая идеология королевской власти в германском мире. К IV в. все слова, обозначавшие рекса, или «короля», так или иначе подразумевали военное командование. А вот в начале римского периода, напротив, военное руководство часто отделялось от управления племенем ^[415].

Именно усиление значимости военного командования лежало в основе новой, наследственной королевской власти; об этом свидетельствуют источники, подчеркивающие важность военных дружин в конце римского периода. К IV в. короли обладали личной военной поддержкой, причем на профессиональной основе. Аммиан Марцеллин отмечал, что Хнодомарий имел при себе отряд из 200 человек, и археологические раскопки кургана Эйсбюль обнаружили останки около 200 мужчин, захороненных с оружием. Подобные профессиональные вооруженные силы были новинкой для германского мира, и рексы использовали их не только для войны, но и чтобы принуждать к чему-либо своих подданных ^[416].

Не приходится сомневаться, что эта коренная трансформация политической власти отчасти отражала давнее и глубокое проникновение имперских денег, поступавших из Рима некоторым местным царькам и рексам ближайших соседей на протяжении столетий. Мало того, что это новое богатство развращало германской мир; чтобы получить эти средства, нужно было постараться. Отсюда непрерывная борьба за власть внутри германской политической элиты, последствия которой проявились, в том числе, в обилии свидетельств о распрях в германском мире III в. и позднее. В эту эпоху ритуальные захоронения с оружием, как в Эйсбюле, вдруг сделались достаточно распространенным явлением, а дальние германские племена двинулись к римской границе, притязая на богатства Рима ^[417].

Другие преобразования, конечно, также играли существенную роль в этой «революции». Ранние века нашей эры ознаменовались внедрением новых способов сельского хозяйства в германской Центральной Европе, что вызвало значительное увеличение производства продуктов питания и, следовательно, рост населения. В целом могущество германского мира, по крайней мере с демографической точки зрения, явно увеличилось по сравнению с ее имперским соседом; новые рексы предположительно использовали часть этих излишков провизии на поддержку своих дружин. Опять-таки, римские экономические потребности и распространение римских технологий, как представляется, были немаловажными для этой сельскохозяйственной революции и для последующего расширения экономики в некоторых областях производства и торговли ^[418]. Вполне вероятно, что и в целом агрессивное, чтобы не сказать унижающее, римское отношение даже к наиболее проримским клиентам – среди них, по «моде», заведенной сарматским вождем Зизием при дворе Констанция II, было принято пресмыкаться и даже горестно стонать, вымаливая новые и новые привилегии ^[419], – также подстегивало стремление нового класса наследственных правителей усиливать контроль над владениями. Если данный сценарий покажется надуманным, вспомните, что частично римская пограничная политика заключалась в сжигании местных деревень раз в поколение и что некоторые царьки-заложники возвращались из Рима не слишком очарованными римским образом жизни ^[420]. Для мелких вождей плюсы от уплаты «налога» на содержание военной дружины нового рекса, несомненно, состояли в том, что тем самым они вступали в мощную конфедерацию нового типа, способную противостоять прежде непобедимым римлянам. Если коротко, различные виды отношений – позитивные и негативные, политические и экономические, дипломатические и военные, естественно возникавшие между империей и ее изначально гораздо менее развитыми соседями, – ускоряли трансформационные процессы, что обратили множество мелких социополитических единиц на имперской периферии в I в. в гораздо меньшее число крупных образований IV в. А преобразующую силу этим отношениям придало то обстоятельство, что все они порождали различные отклики среди германцев. Дело не просто в том, что имперский Рим трансформировал германское общество – хотя это, безусловно, верно, – но и в том, что отдельные элементы германского общества в полной мере воспользовались возможностями, которые проистекали из новых взаимоотношений с империей, для создания новых и динамичных политических структур. К середине IV в. общие масштабы этих преобразований еще не достигли, очевидно, опасного предела. Ни одна из новых единиц не представляла собой угрозу целостности империи. В лучшем случае даже наиболее амбициозные варварские рексы IV в. могли рассчитывать лишь на весьма ограниченные территориальные уступки или, чаще, на ограничение римского вмешательства и на ослабление экономического и дипломатического гнета. Хнодомарий в 350-х гг. претендовал на полосу римской территории вдоль Рейна протяженностью около 50 километров, а верховные правители тервингов пытались снизить число рекрутов в имперскую армию и не допустить в свои земли миссионеров из обратившейся в христианство империи. Ни одна из этих угроз не могла рассматриваться как значимая для выживания империи ^[421]. В самом деле, меньшее число дипломатических партнеров, возможно, упрощало применение римских методов управления границами, поскольку сократилось количество конкурирующих политических единиц, которых требовалось ублажать. Но там, где новый порядок, который сам Рим создавал на своих европейских границах, превращался в проблему, следовало искать внешнюю силу, вынужденно вступившую в союз с той или иной новой крупной германской социально-политической единицей.