Преступление и наказание в России раннего Нового времени - читать онлайн книгу. Автор: Нэнси Шилдс Коллман cтр.№ 131

Страница

Связь между часто загадочным и склонным к насилию поведением царя и этими эзотерическими идеями постулируется через литературные труды, которые приписывают Грозному (его духовная и письма, атрибуция которых порой вызывает вопросы), и через символические, религиозные и мистические коннотации действий и орудий опричников. Так, А.Л. Юрганов и А.А. Булычев проводят параллель между излюбленными видами казни Грозного (утоплением, разрубанием тел на куски, скармливанием людей собакам или медведям) и народными представлениями о праведном возмездии. Булычев изучил больше материала, чем Юрганов, и опирается на разнообразные источники – от текстов Древнего мира до Ветхого и Нового Заветов и народной традиции, записанной в России в начале XX века. Булычев показывает, что вода и дикие животные часто ассоциировались с дьяволами и злыми духами. Уничтожение тела, чтобы его нельзя было похоронить по христианскому обряду, придавало жертве статус «заложного покойника» – неупокоенного мертвеца. Другие исследователи видели в опричнине квазикарнавальную попытку создать антиобщество и с его помощью покарать зло отмщающим мечом Христа ^[861].

Если не углубляться, можно увидеть в разгуле опричнины христианское апокалиптическое возмездие хотя бы потому, что размышления о последних временах присутствуют почти во всех богословских трудах того времени. В этих сочинениях много жестокости, потому что они основаны на Книге Откровения. Но восприятие апокалиптики в России того времени совсем не было прямолинейным: примечательно, что во времена Грозного в изображениях Апокалипсиса не было насилия. Знаменитая икона «Благословенно воинство небесного царя… (Церковь воинствующая)» показывает не Армагеддон, а триумф Христа и сонма святых воинов. Другие иконы говорили об эсхатологии с позиций учительного богословия, прибегая к сложному символизму и эзотерике, как квадриптих середины XVI века, который митрополит Макарий защищал перед критиками, недовольными редкой и спорной иконографией. Сергей Богатырев утверждал, что фрески и царское знамя, изготовленные в конце 1550-х и в начале 1560-х годов, показывают переход к «открытой демонстрации апокалиптического насилия», но что этот переход главным образом совершается в текстах, в холодящих кровь выдержках из Откровения, вышитых на знамени трудночитаемой церемониальной вязью. Само изображение не было ни живым, ни жестоким, особенно если сравнить его с апокалиптическими гравюрами Альбрехта Дюрера и других художников Северной Европы, примеры которых приводит сам Богатырев. Фрески и иконы с изображением Страшного суда показывают страдания грешников в аду, но эти картинки напоминают карикатурные наброски – в сравнении с кровью, которая льется на современных произведениях европейского религиозного искусства. Можно возразить, что в отсутствие реалистичных изображений насилия малейшие изменения в иконографии шокировали молящихся, но мы не знаем, что они думали в действительности. Лишь в XVII веке изображения Апокалипсиса начали показывать насилие более реалистично, а в светской живописи это произошло лишь в XIX веке с появлением социального реализма. Другими словами, триумф Апокалипсиса, изображения которого Иван Грозный мог видеть при дворе Макария, ничем не напоминает жестокость, которую приписывают опричным расправам ^[862].

Несомненно, насилие, творимое царем, было символично. Изначально любая жесткость, исходящая от фигуры, облеченной суверенитетом, имеет священный и жертвенный характер. Монарх занимает исключительную позицию, обладая правом убивать ради сохранения общественной стабильности. В древних обществах ритуальные жертвы (будь то животные или люди), приносимые носителями суверенитета (будь то жрецы или цари), канализировали насилие. В современных обществах эту роль приняли на себя судебные системы и установленное законом наказание. Но монарх обязан избегать чрезмерности. Его насилие – на войне, в сложных ритуалах принесения в жертву животных или людей; в смертной казни – должно быть умеренным и упорядоченным и действовать с целью защитить общество, а не обескровить его. Это – истинная связь между властью правителя и насилием. Жестокость Ивана IV вышла далеко за эти рамки. Да, его дела принимали формы, которые в народе опознавались как очистительные (огонь, вода, расчленение). Но еще они были унизительны, носили садистский характер и, что главное, творились беспорядочно. Царь не просто искал изменников и преступников, он убивал направо и налево. Такое поведение не только нарушает христианское представление об ангелах отмщения; теоретически оно дестабилизирует общество, приводя к тому же итогу, о котором писал Джорджо Агамбен в рассуждениях о массовом насилии XX века: исключение становилось пугающей нормой. Даже Д.С. Лихачев и А.М. Панченко, помещавшие опричнину в контекст уникального «юмора», свойственного самодержцам, признавали, что затянувшаяся шутка перестает быть смешной и переходит в свою противоположность, в данном случае – в невероятную жестокость ^[863]. Если бы царем руководило ощущение апокалиптического предназначения, он мог бы обратиться к церковным и светским судам. Если его и вдохновляли на убийства апокалиптические размышления того времени, он разил, не разбирая правых и виноватых. Его жестокость не была священной ни в христианском, ни в теоретическом смысле, она была иррациональной, а может быть, и безумной.

Но для нас важно, что насилие опричников намного превосходило нормы судебной практики XVI века. Даже Булычев признает, что правовая практика не включала многих символических видов казни, применяемых царем (например, казнь через натравливание животного), и тем более не прибегала к неумеренной жестокости ^[864]. Даже в период Опричнины бояре и чиновники проводили суды и расследования, миловали и отпускали на поруки, назначали телесные наказания и законную казнь. Опричнина закончилась, система осталась.

Страница