13,8. В поисках истинного возраста Вселенной и теории всего - читать онлайн книгу. Автор: Джон Гриббин cтр.№ 35

Основная цель Кертиса на этом собрании, напротив, состояла в продвижении идеи, что спиральные туманности, независимо от их размера, представляют собой галактики, подобные Млечному Пути. Но он сказал и о том, что «теория островных вселенных имеет косвенное влияние на основной предмет галактических измерений», поскольку:

Эти «невозможно большие» величины впоследствии оказались не такими уж невозможными: были открыты сверхновые. Но в 1920 году Кертиса вряд ли можно было упрекать за незнание этого. Он также подчеркнул, что оптический спектр спиральных туманностей тот же, что и общий спектр Млечного Пути.

В одном отношении Кертис, кажется, был несколько более открытым, чем Шепли. Он признавал, что, «конечно, вполне возможно придерживаться и теории островных вселенных, и веры в громадные размеры нашей Галактики, сделав не такое уж невероятное предположение, что наша собственная островная Вселенная случайным образом оказалась в несколько раз больше средней». Именно такой подход (в смягченной форме) владел умами ученых на удивление долго, отчасти, возможно, из-за неосознанного желания считать именно наше место жительства во Вселенной каким-то особенным. Лишь в 1998 году научный коллектив Сассекского университета, в который входил и ваш покорный слуга, опираясь на данные телескопа «Хаббл», раз и навсегда установил, что Млечный Путь – по крайней мере в том, что касается размеров, – совершенно средняя спиральная Галактика ^{21}.

Измеряя ее, Шепли получил слишком большие числа, а Кертис – слишком маленькие. Но Кертис допустил значительно более серьезную ошибку, поместив Солнце относительно близко к центру Млечного Пути. В отношении природы спиральных туманностей Кертис был прав, а Шепли нет. Но принять верную точку зрения о строении Вселенной астрономам мешала еще одна загадка.

Путаницу, без всякого на то умысла, внес голландский астроном Адриан ван Маанен ^[140], работавший в Маунт-Вилсоновской обсерватории вместе с Шепли. Они, как потом выяснится, к несчастью, были друзьями, и идеи ван Маанена в 1920-х годах всерьез влияли на воззрения Шепли. Ван Маанен исследовал спиральные туманности (в частности, известную под кодом М101), используя фотографии, сделанные между 1899 и 1915 годом. Исследователь выявил в этой туманности отличительные черты (яркие пятна света) и сопоставил снимки разных лет, используя прибор, быстро менявший два изображения, чтобы человеческий глаз замечал разницу между ними (так называемый блинк-компаратор). Ван Маанен решил, что в некоторых случаях эти яркие пятна с течением лет немного сдвигаются, то есть что туманности вращаются. Это предполагаемое вращение было медленным: примерно один поворот за 200 тысяч лет (М101 смещалась на 0,02 угловых секунды в год). Если туманности имели тот же размер, что и Млечный Путь, и расстояния, предполагаемые идеей островных вселенных (если смотреть с Земли, то М101 имеет размер примерно в полградуса, сопоставимый с Луной), это означает, что внешний слой туманностей должен двигаться быстрее скорости света! Ван Маанен и вслед за ним Шепли решили, что такой вывод невозможен и доказывает обратное: туманности не могут вращаться быстрее скорости света, следовательно, они должны быть намного меньше, чтобы этот парадокс не возникал, а значит, и намного ближе, относительно недалеко от нас.

Когда другие астрономы попытались воспроизвести результаты ван Маанена, им не удалось это сделать. Но голландец утверждал, что прав, и Шепли верил ему. Никто точно не знает, где именно ван Маанен допустил ошибку, но можно предположить, что, поскольку его наблюдения опирались на измерения внешних областей туманностей, у края обзора прибора, его могла подвести оптика. Или, может быть, он увидел то, что хотел увидеть. Так или иначе, в начале 1920-х годов еще существовало множество сомнений в том, что идея островных вселенных верна. Но владеть умами им оставалось уже недолго.

Человеком, который развенчал идею, будто Млечный Путь – самое большое образование во Вселенной, а спиральные туманности – лишь его спутники, стал Эдвин Хаббл – фигура такого размаха (отчасти благодаря его умению подать себя), что его стоит представить как следует.

Хаббл родился в 1889 году, окончил школу и университет в Чикаго. Он был неплохим спортсменом (но не таким хорошим, каким хотел казаться) и, безусловно, лучшим учеником. Он осваивал не только естественные науки и математику, но и французский язык и античную литературу, а затем, после выпуска из университета в 1910 году, выиграл престижное право два года изучать юриспруденцию в Оксфорде. Там он влюбился в тот образ жизни денди, который ярко описан в книгах Вудхауза ^[141], и превратил себя в копию английского джентльмена: имитировал британский акцент и усвоил жаргонные словечки, которые вечно раздражали его коллег. Хаббл так и не стал юристом; поработав вместо этого какое-то время школьным учителем и решив семейные проблемы, возникшие после безвременной кончины его отца в 1913 году, он устроился в Йеркскую обсерваторию близ Чикаго астрономом-стажером. Там же в 1917 году он защитил докторскую диссертацию. Хаббл поставил себе цель сфотографировать как можно больше тусклых туманностей с помощью телескопа-рефрактора диаметром один метр, в те годы одного из лучших в мире. Еще до завершения работы ему предложили должность в Маунт-Вилсоне, где вот-вот должен был появиться 2,5-метровый рефлектор. Но в тот год США вступили в Первую мировую войну, Хаббл попросил отложить его трудоустройство до возвращения из армии и отбыл в Европу.

Военная карьера Хаббла не была выдающейся. По официальным записям, он прибыл во Францию буквально накануне окончания войны и ни разу не участвовал в сражениях. В том нет его вины. Тем не менее в дальнейшем Эдвин любил намекнуть, что был ранен, поэтому у него плохо работает локтевой сустав правой руки. Такая проблема у него и правда была, что бы ни было ее истинной причиной. После заключения мира новоиспеченный майор Хаббл (он очень любил, чтобы даже в мирной жизни к нему обращались по званию) сумел задержаться в обожаемой им Англии довольно надолго, чтобы довести до бешенства коллег в Маунт-Вилсоне, где уже давно начали работу на новом телескопе. Вернулся он в сентябре 1919 года, незадолго до тридцатилетия, и какое-то время сотрудничал с Шепли, перебравшимся в Гарвард в 1921 году. Отношения двух астрономов нельзя назвать сердечными: Шепли был простым в общении, а Хаббл донельзя вычурным, к тому же смотрел на Шепли откровенно свысока.