Крымская кампания 1854-1856 гг. Восточной войны 1853-1856 гг. Часть 2. Альма - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Ченнык cтр.№ 53

Итак, через несколько минут, вроде бы стабилизировавшаяся благодаря стрелкам Култашова ситуация, усугубилась тем, что без всяких видимых причин Тарутинский полк вслед за батальонами брестцев и белостокцев начал отход по севастопольской дороге. Оставшись без пехоты, вынужденно снялись с позиций две батареи центра русской армии, своим огнем до этого успешно поражавшие дивизию принца Наполеона.

«Тарутинский полк …не оказывал никакой помощи в течение всего времени…, сначала отступили его 2-й и 3-й батальоны, а затем, глядя на них, отошли и все остальные…», — это о действиях тарутинцев говорит «История Московского полка…».

Уход не только возмутителен, он сразу стал напоминать предательство, и даже более чем. Командир 3-го батальона Московского пехотного полка подполковник Соловьев, отходя от Альматамака, «…рассчитывал укрыться за Тарутинским полком. Но этот полк, не допустив нас до себя, повернулся и ушел…», — вспоминал В. Бейтнер. Он же с горечью употребляет в отношении тарутинцев такое понятие, как «трусость».

Тарутинский полк не сильно утруждал себя войной.

Первые ядра пролетели над ним, когда одна из четырехорудийных батарей Канробера (возможно, Круза), поддерживая зуавов и стрелков, открыла огонь по батальону тарутинцев: «Мы заметили опасность, угрожавшую нашему батальону со стороны четырех полевых орудий, открывших огонь с левой стороны и видневшихся за все еще горящими остовами стогов. Над нашими головами начали пролетать ядра».

Дальше пошло «веселее» — и Ходасевич рисует картину полностью дезорганизованного подразделения.

«В это время позади нас проскакал дивизионный генерал-квартирмейстер; мы кричали ему, что нам необходима батарея. Он отвечал, что приказал подойти резервам, но ему было сказано, что они не двинутся с места без указания князя Меншикова. Здесь наши отважные товарищи, собиравшиеся ранее показать чудеса храбрости, закричали, что погибнут без поддержки артиллерии».

И, что интересно, батарея пришла! Рядом с тарутинцами развернулись конно-артиллеристы.

«…B 20 минут подоспела батарея, которая вступила в бой с вражескими орудиями и отвлекла от нас вражеский огонь».

Но страх уже проник глубоко под мундиры и парализовал волю. Судя по всему, командиры не слишком рисковали подвергать себя опасности.

«…Командир нашего батальона майор Ильяшевич боялся пострадать от огня неприятельских стрелков, а потому не садился на лошадь, но стоял рядом с нею, закрываясь корпусом коня от противника; командир полка поступил также, но для него это было более простительно, ибо он был в летах и немощен, получив звание генерал-майора за долгую службу».

Естественно, что психологически не готовый к бою, командир не особенно утяжеляет свой мозг размышлениями о том, что нужно делать. У него только один алгоритм действий — найти повод и уйти от опасности, притом по возможности как можно дальше. Что и было сделано, едва только первые пули пролетели над головой.

«…Когда пули Минье начали достигать нашего батальона, майор решил, что пришло время отступить. Мы покинули позиции в низине, где располагались, и поднялись на холмы».

Ну и, конечно, где малодушие, там и сарказм: вместо солдат в сражении участвовали их ранцы.

«…Только один батальон нашего полка был вовлечен в сражение; перед началом движения они сложили ранцы на землю на своей первоначальной позиции. Французы приняли ранцы за лежащих солдат и открыли по ним оживленный ружейный огонь. Командир 4-й легкой батареи полковник Кондратьев, человек весьма активный, подкатил 4 орудия к ранцам в ожидании подхода французов. Его ожидания оправдались — французы кинулись в штыковую атаку, но 4 пушки открыли по ним жесточайший огонь».

Пока Кондратьев прикрывал ранцы тарутинцев, полк уже был далеко, шаг за шагом увеличивая скорость покидания поля сражения.

Теперь левый фланг русской армии был почти на 3 километра отжат от морского берега, и только, без преувеличения, героическое сопротивление Минского и Московского полков не давало возможности французам и туркам сокрушить левый фланг 6-го корпуса.

Но любой подвиг — это не более чем последствия чьей-нибудь ошибки. А их русский главнокомандующий совершил более чем достаточно. Это относится в равной мере и в том числе к действиями Тарутинского полка, которыми не руководил никто.

^{И.Г. Воробьев. В Альминском сражении поручик Минского пехотного полка.}

Как писал офицер этого полка: «В наш батальон (Тарутинского полка) ни разу не привозили приказания отступать и вовсе не было никаких приказаний с начала боя».

Но командир-то в полку был? И какие могут быть приказы полку, поставленному на позицию, кроме как удержание этой самой позиции? Неужели это не было известно генерал-майору Волкову? Тем более, что и действовавший неподалеку «…Минский пехотный полк никаких приказаний не получал с тех самых пор, как мановением «Светлейшего» был выдвинут в одну линию с двумя ротами нашего генерала», — вспоминал В. Бейтнер.

Итак, мы касаемся одной из наиболее острых тем сражения на Альме — ухода нескольких русских полков (Тарутинского и, вскоре, Углицкого) и резервных батальонов с поля боя. До сих пор об этом старались не упоминать. Официальная историография не желала усугублять и без того страшной картины поражения в день, предопределивший «севастопольский погром». Однако без этого картина событий не будет полной и завершенной. Увы, нам придется это признать. И не только из-за того, что я «непатриотичный» автор, а потому, что этот факт засвидетельствован и участниками, и многими исследователями. И оттого, что о нём молчат, он не может исчезнуть. Это, без малейшего преувеличения пятно позора очень трудно стереть, попытки же замолчать его — не лучший вариант, провоцирующий желание домыслить. Я думаю, что лучше признать это и в дальнейшем называть одной из причин поражения. Тогда и поведение главнокомандующего сразу становится более понятным. Может быть, говоря о недостаточном упорстве русских солдат в Альминском бою, Меншиков и имел в виду не всю армию, а лишь эти части.

Остановимся пока на Тарутинском егерском полку. Командовал им человек примечательный, ничем не уступавший командиру Московского пехотного полка в своей военной ограниченности, но превосходящий последнего в чванстве и самодурстве — генерал-майор Волков. Судя по его поведению во время и после сражения — это был не более чем банальный трус с замашками провинциального помещика. Уже после сражения, «…воспользовавшись смертью ^[58] генерала Гогинова, бригадного своего командира, и потерею власти над подчиненными начальником 17-й пехотной дивизии, он удалился, как мы сказали выше, в город Симферополь, где несмотря на явную трусость оставался в почетном достоинстве командира полка».