Лиха беда начало, и казалось, успешная эвакуация челюскинцев будет развиваться и в обозримом будущем. Однако произошло иначе, и надеждам обитателям лагеря Шмидта на быстрое возвращение на Большую землю не суждено было сбыться. В самом же лагере на освободившиеся места в бараке, где в основном и проживали улетевшие женщины, быстро вселились новые обитатели. Тем временем в Москву через эфир ушло следующее послание:
«…Самолёт АНТ-4 под управлением летчика Ляпидевского при лётчике наблюдателе Петрове прилетел из Уэлена к нашему лагерю, спустился на подготовленный нами аэродром и благополучно доставил в Уэлен всех бывших на “Челюскине” женщин и обоих детей… Посадка и подъём были проведены удивительно чётко и с пробегом всего на расстоянии в 200 метров. Успех полёта т. Ляпидевского тем значительнее, что стоит почти 40-градусный мороз… Удачное начало спасательной операции ещё более подняло дух челюскинцев, уверенных во внимании и заботе правительства и всей страны. Глубоко благодарны. Шмидт».
Отмеченный в радиограмме подъём духа понадобился челюскинцам уже в самом ближайшем будущем, события которого в воспоминаниях Хмызникова изложены следующим образом:
«— Вставайте! Во-первых, уже пора, а, во-вторых, масса новостей, — будил нас на следующий день ПэПэ Ширшов.
Мы быстро высунули головы из-под вороха меховых одежд, которыми прикрывались на ночь. Ночью поперёк барака прошла трещина, сразу начавшая расходиться в стороны. Все, кто в чём лежал, выскочили наружу. В дверях даже произошла небольшая давка. Некоторые выскочили без сапог. Так как трещина расходилась всё же медленно, то строители схватили пилы и перепилили стены. Теперь обе половинки барака разъехались на порядочное расстояние.
— Вот так так! Но как хорошо, что вчера женщины и дети улетели. Выбегать ночью на мороз с Кариной и Аллой из ломающегося барака — жуткая вещь.
— Но как же это могло получиться так внезапно, у них ведь ночью имеется дежурный? — задал кто-то вопрос.
— Тут дело получилось путаное, — продолжал рассказывать ПэПэ, — предыдущей ночью тоже шло торошение, и бывший дежурным Киселёв всех разбудил. Ну, над ним все днём потешались, обвиняя в излишней осторожности, а то даже в трусости. Этой ночью дежурил Комов. Он то ли не учёл обстановки, то ли боялся насмешек, если тревога окажется напрасной. Ну, и прохлопал момент.
— Вот к чему ведут разыгрывания и насмешки, — наставительно проговорил Семёнов.
После завтрака все были вызваны на работу к бараку. Две половинки его разошлись вдоль трещины метров на двадцать. Разрезанные стены и открытая его внутренность с нарами и столом, на котором были разбросаны вещи, производили впечатление театральной обстановки. Вокруг валялись груды вытащенных вещей, ложки, чайники, поварёшки и прочая хозяйственная утварь. Прежде всего оттащили в сторону один из спасательных вельботов, нависший кормой над трещиной. Потерпевшим “крушение” помогли перенести вещи в лагерь» (Хмызников, 1936, с. 160–161).
Помимо жизнеобеспечения лагеря, с его тяжёлой повседневностью продолжалась работа на аэродроме, которая, по П.П. Ширшову, проходила следующим образом: «У нас всего три бригады. В каждой бригаде две-три палатки. По палаткам удобнее выходить на работу и удобнее в отношении еды. Моя бригада вторая — состоит из моей палатки, барака, палатки Тойкина и Мартисова и, наконец, двух “кустарей-одиночек”… В первой бригаде числятся палатки машинной команды и строителей. Бригадир — Толя Колесниченко… В третьей бригаде боцмана Загорского — палатки матросов и кочегаров…
Четыре километра бугристых ледяных полей, торосов и опять полей. За много дней существования лагеря дорога крепко утоптана, в грядах торосов пробиты широкие ворота, на поворотах поставлены флаги. В кожаных куртках, стёганых ватниках и ушастых шапках быстро идут девятнадцать человек. Звонко скрипит под ногами снег и визжат полозья. Пять человек, очередная “упряжка”, тащат тяжёлые нарты. У следующего флага их сменит другая “упряжка”. Солнце поднялось уже высоко. Весёлыми, ослепительно белыми кажутся торосы. Крепкий мороз пощипывает щёки, упругой бодростью наполняет тело… Идущие впереди остановились. Подошли остальные. Поперёк дороги чернела полоса воды. В морозном воздухе над ней клубился лёгким воздухом пар. Пришлось свернуть с дороги в поисках переправы. Нарты потащили по торосам вдоль трещины, проваливаясь по колено в снегу. Наконец трещина сузилась до метра с небольшим. Кое-как переправились.
За грядой торосов началась ровная площадка аэродрома; в углу аэродрома стоял домик-палатка с деревянной дверью, пролезть в которую можно только согнувшись пополам. Над дверью дощечка с выжженной надписью “Аэропорт 68˚с.ш. 172˚з.д.”. Здесь живут наши аэродромщики Погосов, Валавин и Гуревич. По бокам аэродрома тянутся две линии пёстрых сигнальных флагов с “Челюскина”. Они ограничивают прямоугольник в четыре метра длины и сто — ширины. За флагами со всех сторон видны гребни торосов и торчки ропаков. По белой скатерти аэродрома рассыпаны бесчисленные следы ног. Двумя широкими полосами протянулись во всю длину площадки следы лыж самолёта Ляпидевского…
Под звонкими ударами ломов брызжут осколки и откалываются большие куски прозрачного льда. Разбитые глыбы льда увозят далеко за сигнальные флаги, за пределы аэродрома. Отдельные куски разбиваем деревянными колотушками на месте, так как весь лёд всё равно не вывезти. Лопатами счищаем бугры снега и разрыхляем твёрдые заструги, оставшиеся от недавней пурги… Четыре часа работы и там, где торчали льдины, теперь лежит ровным слоем раздробленный лёд. За палатками среди ропаков уже мелькают чёрные фигуры людей. Это бригада Колесниченко… Сегодня они работают во вторую смену. Им предстоит расчищать ропаки в другом конце аэродрома, где тоже было торошение. С пустыми санями быстро возвращаемся домой, в лагерь. Вот последний поворот дороги, вдали за ропаками виднеются крыши домиков-палаток. Над ними вьются дымки, обещая заслуженный отдых в тёплой палатке, ставшей теперь такой уютной» (1936, с. 168–169).
Грубой физической работой в арктической экспедиции не удивишь ни будущего академика, ни матроса с погибшего судна, перед Арктикой все равны. Но порой Арктика, испытывая человеческое терпение, не только обрекает полярника на долгое ожидание, но и лишает его возможности активной деятельности, заставляя в разгар полярной ночи или буйством метелей отсиживаться в тесном жилье. Известно, что безделье почти всегда опасно для зимовщиков, порождая духовную апатию и равнодушие к происходящему, чего не было в лагере Шмидта, в значительной мере благодаря его руководителю, которого хватало не только на руководство разношерстной «командой», но и на проведение философских семинаров и обучение желающих иностранным языкам. Но об этом подробнее в следующем разделе.
Вероятно, Ляпидевский сделал бы больше, однако авария с его самолётом 14 марта у острова Колючин исключила его из дальнейших спасательных работ. Но своё дело он сделал. К тому времени было принято решение о переносе авиабазы спасателей на мыс Ванкарем, и заведующий скромной факторией Г.Т. Кривдун, к своему удивлению, неожиданно оказался в центре событий. Едва ли такая перемена для сына репрессированного терского казака, забравшегося в силу сложившихся обстоятельств в места, о которых в народе говорят «куда Макар телят не гонял», пришлась ему по душе. Теперь вместо привычных торговых операций с местными, нечасто появлявшимися охотниками-чукчами, ему предстояло для начала обеспечить сохранность многочисленных металлических бочек с бензином и маслом, которые доставлялись на мобилизованных чукотских собачьих упряжках аж из бухты Провидения. А в последующем ему предстояло принимать и отправлять самих челюскинцев, предоставляя им хотя бы минимум жизнеобеспечения на период пребывания на фактории. Как показали дальнейшие события, к известности этот скромный хозяйственник совсем не стремился.