Песенка для Нерона - читать онлайн книгу. Автор: Том Холт cтр.№ 41

— Здесь инструменты, — сказал он. — Все прекрасные, все делать здесь на ферма. Ты брать в стойке в углу тяпка два зуба.

Я застонал. Я ненавидел тяпки.

— Слушай, — сказал я, — не знаю, упоминал ли об этом управляющий, но я лучше приспособлен для работы с животными — ну ты знаешь, могу водить упряжку, или, может быть, работать в конюшне. Готов на любую работу с лошадьми.

— В стойке в углу, — сказал он. — Стойка в углу.

У меня возникло ощущение, что если я не возьму тяпку, он так и будет тут стоять весь день, повторяя «стойка в углу» из страха потерять место и быть вынужденным начинать все с начала. Я взял тяпку просто чтобы заткнуть его, и он тут же метнулся прочь, как хорек по канаве. Честное слово, мне приходилось почти бежать, чтобы поспеть за ним.

Может, он и был слеп, как летучая мышь, но имение знал назубок.

Где-то через полчаса он остановился как вкопанный посреди огромного распаханного поля и объявил:

— Это здесь.

Я опасался, что он скажет что-то подобное. Через поле растянулась длинная цепочка из примерно трех десятков мужиков, вооруженных двузубыми тяпками, и все как один усердно разбивали комья земли, вывернутые плугом. Самая моя нелюбимая работа в мире: разбивание комьев (думаю, на нее ушла большая часть моего детства).

Я повернулся к нему, чтобы рассказать об ужасных болях в правом плече, но он уже исчез; я еще разглядел, как он семенит обратно к дому, продолжая разглагольствовать. Затем какой-то парень — по виду, Руководство — посмотрел на меня эдаким злобным взглядом, так что я вздохнул, ухватился за тяпку и принялся ею махать.

Никто не скажет, что я ленив; честная работа за честную плату — большего я никогда от жизни не просил. Но вокруг полно честных работ, на которых не надо горбиться все время, а я не выношу горбиться. У меня чувствительная спина, иной раз в нее вступало из-за сущих пустяков, и стоит ей «щелкнуть» — остаток дня я провожу в агонии. Я давно обнаружил, что когда мы испытываем мучительную боль, то теряем чувство времени, так что я не знаю, как долго мы разбивали эти комья. По ощущениям это заняло около двенадцати лет, но не исключено, что мы уложились в несколько часов. Затем все вдруг остановились и подняли головы, и я поступил так же. Выпрямляя спину, я не получил никакого удовольствия, но мне хотелось посмотреть, что происходит.

Передо мной предстал мужик, сидящий на большой лошади и рассматривающий нас. О, видок у него был будь здоров. Попробуйте представить ребенка, который умер и был мумифицирован, как это принято у египтян, отчего весь сморщился и обесцветился. Теперь увенчайте эту куклу копной пушистых седых волос — и готово.

Надсмотрщик заорал:

— Кто сказал прекратить работу? — и все быстро согнулись, как колодезные журавли. Но мне было любопытно, кто этот чувак на лошади, поэтому я посматривал на него краем глаза, когда мог, и конечно, навострил уши, потому что он что-то бормотал себе под нос. Слов было не различить, но звучало это как поэзия.

Тут он перестал бормотать, потому что надсмотрщик с ним заговорил.

— Я тут подумал, хозяин, — сказал он, — что время уходит, так что, может, вместо того чтобы обрабатывать все вручную, нам стоит притащить борону и просто…

Но мужик на лошади не дал ему договорить. Голос у него оказался высокий и пронзительный, и говорил он крайне раздраженным тоном.

— Нет, нет, нет! — заявил он. — Сколько раз я должен вам повторять?

Тяжеловесной мотыгою, — продолжал он. — В книги особо оговорено: тяжеловесной мотыгою. Или ты хочешь сказать, что разбираешься в этом лучше поэта?

Короткая пауза.

— Ну, — медленно сказал надсмотрщик, — так-то оно да, но там, откуда я родом…

Существуют звуки, которые я могу идентифицировать не глядя, и удар бича по лицу — один из них. Конечно, я бросил быстрый взгляд в их сторону. Надсмотрщик пятился назад, зажав руками рот. Мужик на лошади аккуратно сворачивал бич.

— Запомни, — сказал он. — Тяжеловесной мотыгою. Никакой не бороной. В самом деле, неужели так трудно делать, как вам сказано?

Ну, тут уж я моментально опустил голову, потому что если я чему и научился — так это не высовываться, когда дела приобретают крутой оборот. В следующий раз, когда я решился посмотреть, всадник исчез, а надсмотрщик стоял и стирал кровь с ужасной раны, протянувшейся от угла рта к брови. Восхитительно, подумал я, вот это местечко я себе подыскал.

Наконец, после пары жизней и дополнительного времени, добавленного за плохое поведение, мы достигли края поля и надсмотрщик приказал шабашить. На обратном пути я спросил одного из ребят, что это вообще было.

Он посмотрел на меня.

— Ты, наверное, новичок? — спросил он.

— Да, первый день здесь. Кто был этот псих на лошади и за что он стегнул надсмотрщика?

Парень рассмеялся.

— Который на лошади, — сказал он, — это Марк Вентидий Гнатон, и он здесь хозяин. И еще много где хозяин, но тут он проводит большую часть времени.

— А, — сказал я. — Ну, это полезные сведения. Но почему он побил надсмотрщика? И что за стихи он читал?

Чувак улыбнулся.

— Видишь ли, — сказал он. — Наш Марк Вентидий — ученый малый. Всегда глазами в книгу, а если нет, так сам пишет — поэзию и все такое. Ну вот, а лет эдак пять назад, когда помер его старик, а Марк унаследовал его владения, он решил управлять хозяйством согласно длиннющей поэме, которую сочинил один из этих городских писак. Похоже, им больше нечем занять свободное время, кроме как сидеть и писать поэму про то, как делать разные вещи — вести сельское хозяйство, плавать на кораблях, лечить болезни и что там еще взбредет им в голову. Ясно дело, они ни хрена в этом не соображают, а только списываю все из каких-то других книг, подрихтовывают, чтобы хорошо звучало, но наш Марк держится этой чертовой старой поэмы, которая называется «О Земледелии» и которую сочинил Публий Вергилий Марон; короче говоря, мы все делаем так, как сказано в этой поэме, и неважно, правильно это или нет. А что до надсмотрщика — Клит его зовут, испанец, он у нас недавно, они вообще надолго тут не задерживаются, надсмотрщики — не придумал ничего лучшего, как сказать хозяину, что в книге все неправильно, а Марку это не понравилось, как ты сам видел. Конечно, мы могли бы предупредить его, но тогда какое ж веселье?

Я призадумался. Понятно, вам я не кажусь знатоком литературы, и совершенно правильно не кажусь, но когда торчишь во дворце, постепенно наслушаешься всякого о поэтах и поэмах — скука смертная, конечно, и большая часть влетает в одно ухо и вылетает из другого, но кое-что застревает посередине — в частности, я запомнил имя Вергилия Марона, потому что Луций Домиций его на дух не выносил и время от времени декламировал из него издевательским голосом и вообще всячески глумился. Поэтому когда тот парень назвал имя, я кивнул и пробормотал: а, этот, или что-то вроде. Не подумайте, что я узнаю работы Вергилия Марона, даже если вы раскрасите их синим и приколете мне к заднице вилкой, но тем не менее.