Рассказ предка. Паломничество к истокам жизни - читать онлайн книгу. Автор: Ричард Докинз cтр.№ 76

Сьюзан Блэкмор (как и Дэниел Деннет) полагает, что мемы сыграли решающую роль в процессе, который сделал нас людьми. Вот что пишет Деннет:

С точки зрения Деннета, главное различие между мозгом до Великого культурного скачка и после него в том, что “поздний” мозг кишит мемами. Блэкмор идет еще дальше. С помощью теории мемов она объясняет увеличение мозга у человека. Конечно, одних мемов недостаточно, потому что мы говорим об анатомии. Мемы могут проявляться в фенотипе обрезанного пениса (который иногда передается квазигенетическим способом от отца к сыну) или даже в форме тела (вспомните о моде на худобу или удлинение шеи с помощью колец). Но увеличение размера мозга вдвое – это уже серьезно. Оно должно происходить вследствие изменения генофонда. Какую роль Блэкмор отдает мемам в эволюционном увеличении человеческого мозга? Здесь снова вступает в дело половой отбор.

Люди чаще всего перенимают мемы у тех, кем восхищаются. Этим и пользуются рекламодатели: они платят футболистам, кинозвездам и супермоделям за то, чтобы они рекомендовали другим некие товары – хотя на самом деле они могут совершенно не разбираться в том, что рекламируют. Привлекательные, уважаемые, талантливые или еще чем-то известные люди – эффективные “доноры” мемов. Эти же люди обычно сексуально привлекательны и вследствие этого (по крайней мере, в полигамном обществе, в котором, вероятно, жили наши предки) являются мощными донорами генов. В каждом поколении именно такие люди передают следующему поколению большую часть генов и мемов. Блэкмор предполагает, что одна из составляющих привлекательности человека – его психика, способная генерировать мемы: творческий, артистический, живой ум. А гены помогают создавать мозги, которые способны генерировать привлекательные мемы. Итак, квазидарвинистский отбор мемов в мемофонде идет рука об руку с настоящим дарвинистским половым отбором генов в генофонде. И это еще один рецепт стремительной эволюции.

Какую роль, с этой точки зрения, играют мемы в эволюционном увеличении человеческого мозга? Думаю, лучше всего смотреть на это так. Существуют генетические вариации мозга, которые остались бы никем не замеченными, если бы их не выявили мемы. Например, доказано, что у музыкальных способностей есть генетическая составляющая. Музыкальный талант членов семьи Баха, судя по всему, во многом определялся генами. В мире, наполненном музыкальными мемами, генетические различия в музыкальных способностях ярко проявляются и служат потенциальным материалом для полового отбора. Прежде чем музыкальные мемы попали в мозг, генетические различия в музыкальных способностях если и существовали, то никак не проявлялись – по крайней мере, в такой форме.

И поэтому они были недоступны для полового отбора – или обычного отбора. Меметический отбор не может изменить размер мозга, но способен помочь его проявить. Это можно рассматривать как генетическую вариацию, которая иначе бы осталась скрытой.

В “Рассказе Павлина” мы рассмотрели изящную дарвиновскую теорию полового отбора при обсуждении человеческой эволюции. Почему у нас на теле нет волос? Почему мы ходим на двух ногах? Почему у нас большой мозг? Я бы не рискнул назвать половой отбор универсальным ответом на нерешенные вопросы о человеческой эволюции. Например, в случае двуногости теория “питания на корточках” Джонатана Кингдона, на мой взгляд, ничуть не хуже. Но мне очень нравится современная мода на половой отбор – после долгого периода пренебрежения к нему наконец-то снова стали относится серьезно. И теория полового отбора действительно дает ответ на вопрос, который часто скрывается за основным: если двуногость (или большой мозг, или отсутствие волос на теле) – это такая хорошая идея, то почему мы не видим всего этого у других обезьян? Половой отбор замечательно отвечает на этот вопрос, потому что допускает внезапные эволюционные скачки в произвольном направлении. С другой стороны, отсутствие полового диморфизма по признаку величины мозга или умения ходить на двух ногах также требует объяснения. Но пока оставим этот вопрос.

Наземным животным по очевидным причинам трудно добраться до далеких островов вроде Галапагосского архипелага или Маврикия. Если же, по стечению обстоятельств, на мангровом “плоту” они попадали на остров вроде Маврикия, их ждала беззаботная жизнь. Ведь на остров так трудно попасть, и конкуренция и хищничество там обычно не столь жесткие, как на материке. Похоже, именно так обезьяны и грызуны заселили Южную Америку.

Когда я говорю, что остров трудно колонизировать, я рискую оказаться неверно понятым. Тонущее животное может отчаянно пытаться достичь суши, но ни один вид не будет пытаться колонизировать остров. Вид вообще не пытается делать что-либо. Отдельные особи вида могут случайно колонизировать остров, где прежде не жили подобные им животные. После этого такие особи могут воспользоваться преимуществом незаселенного острова – и тогда, в перспективе, можно сказать, что вид колонизировал остров. Впоследствии потомки этого вида могут эволюционировать и приспособиться к незнакомым островным условиям.

В этом суть “Рассказа Дронта”. Наземным животным трудно попасть на остров. Но задача упрощается, если у животных есть крылья: как, например, у предков галапагосских вьюрков или у предков дронтов, кем бы они ни были. Положение летающих животных совершенно особое. Им не нужен мангровый “плот”. Им достаточно крыльев, которые переносят их – возможно, случайно (например в бурю) – на далекий остров. Но, прилетев туда, они нередко обнаруживают, что больше не нуждаются в крыльях – особенно если на острове нет хищников. Вот почему островные животные, как заметил Дарвин, побывавший на Галапагосских островах, бывают удивительно доверчивы. Это делает их легкой добычей людей. Самый известный пример – дронт (Raphus cucullatus), которого отец систематики Линней безжалостно назвал Didus meptus [дронт глупый].

Само название “дронт” образовано от португальского слова “глупый”. Но называть этих птиц глупыми несправедливо. В 1507 году, когда португальцы прибыли на Маврикий, дронты были совершенно ручными. Да и почему дронтам было не доверять морякам, если предки этих птиц несколько тысяч лет не сталкивались с хищниками? Однако кончилось это печально. Несчастных дронтов забивали сначала португальцы, а после голландцы, хотя мясо жертв и считалось невкусным. Видимо, это было нечто вроде спорта. Дронты вымерли менее чем за двести лет. Как нередко бывает, это произошло из-за сочетания истребления с другими, косвенными причинами. На остров попали собаки, свиньи, крысы и религиозные диссиденты. Представители первых трех групп разоряли гнезда, а последние принялись выращивать на Маврикии сахарный тростник, чем разрушили среду обитания дронтов.