Летающие жирафы, мамонты-блондины, карликовые коровы... От палеонтологических реконструкций к предсказаниям будущего Земли | Андрей Журавлев | страница 48 | LoveRead.ec

У многих верескоцветных (багульник болотный и другие) листья сворачиваются в трубочку и становятся похожи на хвоинки. Так не только сокращается площадь поверхности, но и образуется воздушная полость, препятствующая быстрому охлаждению. Если тот же багульник высадить в теплице при комнатной температуре, листья у него вырастают плоские.

Зимой и летом одним цветом окрашены не только елки. Среди растений тундры, несмотря на долгую полярную ночь, немало вечнозеленых: филлодоце голубая, подбел многолистный, луазелеурия лежачая, диапенсия лапландская. Зимовать они отправляются, не сбрасывая листьев, и поэтому идут в рост, едва стает снег, будто российские девушки, которые с первыми весенними лучами солнца спешат сбросить с себя не только шубы, но и совсем не лишние в промозглом климате рейтузы и колготки. Причина в этих действах в общем-то одна: слишком мало теплых дней. Растению они нужны, чтобы созреть, отцвести и дать семена или побеги. Девушке, хотя она того часто и не осознает, тоже нужно время, чтобы показать себя во всей красе, привлечь партнера и так далее.

«У северных растений для зимовки в зеленом виде есть еще одна веская причина: листья растут очень медленно, — рассказывает ботаник Рамзия Гайнанова из Дирекции особо охраняемых природных территорий регионального значения Мурманской области. — Скажем, каждый миниатюрный листочек толокнянки или карликовой березы развивается ровно столько же, сколько и широченная листовая пластинка клена остролистного, — в течение 112 дней. Поэтому закладка листьев и происходит по осени».

Растениям горной тундры, где заморозки случаются и в середине лета, выживать особенно тяжело. Арктоус альпийский, например, старается прижаться к скалам, которые днем быстрее нагреваются, а ночью медленнее остывают. Воздушные пазухи в листьях этого растения позволяют ему удерживать тепло дольше. У него же, а также у филлодоце голубой, подбела многолистного, Кассиопеи четырехгранной лепестки цветка в той или иной мере срастаются, образуя полузакрытые висячие бокальчики. Такая форма не только защищает от невзгод нежные органы размножения — тычинки и пестики, но и создает для них тепличный микроклимат: дополнительное тепло выделяется нектаром. Кассиопея и камнеломка супротивнолистная начинают цвести, когда еще не весь снег сошел, потому что зимуют с развитыми завязями и тычинками. Нечто подобное среди животных происходит у соболя, у самок которого развитие плода начинается осенью, но замедляется зимой и вновь ускоряется по весне.

Сохранить свои органы в свежем виде тундровым растениям, как и животным, помогают особенности биохимии — высокое содержание фенолов и сахаров. Кстати, неповторимые узоры древесины, которыми славится карельская береза — дерево хотя и не заполярное, но тоже северное, — как выяснили биохимики, своим появлением обязаны повышенному содержанию сахаров в тканях ствола. Чтобы убедиться в этом, далеко ходить не надо: в Мурманской области у нас с собой была полевая лаборатория и полевой лаборант в лице фитохимика Ксавье Ормансе — директора фирмы «Yves Rocher» по научной работе и развитию. Он с помощью нескольких пробирок, экстракторов и индикаторов быстро выяснял, что растения Кольской тундры богаты полифенолами, сахарами, а также танинами и алкалоидами, которые и обеспечивают их выживание при низких температурах.

Поэтому среди растений Заполярья в будущем немало сыщется видов, годных для целей косметики и фармацевтики. И жаль, что мамонты и пещерные медведи вымерли раньше, чем их успели одомашнить. Насколько ведь полезная во всех отношениях была бы скотина: и в суровых условиях сама пропитание находила, и в качестве пищи намного была полезнее, чем многие из тех животных, которые имеются в нашем распоряжении сегодня.

5. Домашняя дикость

Полюс лошади

С наступлением зимы тайга пустеет. Одни улетают на противоположную сторону Земли, где все идет в обратном направлении. Другие, кто тяжел на подъем, подобно медведям или суркам, впадают в долгий зимний сон. Бодрствуют лишь те, кто сделал припасы на снежное время, — полевки-экономки, пищухи, белки, да хищники — волки, лисы, соболя. Копытные довольствуются пищей, на которую в иное время и не взглянули бы: лишайники, кора, хвоя, ветки.

Лишь одно животное как ни в чем не бывало продолжает щипать траву, с завидным упорством добывая ее из-под снега. Зимой, в тайге, в заполярной и приполярной мгле, у самого полюса холода. Это удивительное создание — якутская лошадь.

Как-то не вяжется тайга с историей лошади, разворачивавшейся преимущественно на просторах прерий и саванн. Да и современные лошади, как одомашненные, так и дикие — зебры, ослы, кианги, куланы и собственно лошадь Пржевальского, — обитатели степей и других травянистых ландшафтов. Можно сказать, что степь вскормила лошадь — однопалую, длинноногую, с гибкой шеей и мощными «лошадиными» зубами. А лошадь вырастила степь с ее разнотравьем, будучи своеобразным комбайном: газонокосилка и машина по внесению удобрений в одном лице.

Однако лишь в начале XXI столетия американский орнитолог и лингвист Джаред Даймонд в книге «Ружья, микробы и сталь: Судьбы человеческих обществ» по достоинству оценил роль этого животного в истории цивилизации — лошадь является подлинным изобретателем колеса: там, где ее не было — в Америке, в Австралии, в Африке по ту сторону Сахары, — о колесе не знали, пока туда на этом самом колесе не въехали европейцы.

А смогли бы люди без лошади заселить бесконечную якутскую тайгу? Допустим, сплавиться на долбленках, стругах и шлюпах еще можно было, благо рек в Сибири — как автобанов в Германии. Поставить балаган или острог — леса тоже хватало. А как дальше жить? Пахать, охотиться, налаживать сообщение с другими поселениями, особенно долгой, отнюдь не календарной, зимой? Корова, конечно, хорошо — молоко дает, мясо. Правда, на таежных микролугах и коровья порода измельчала до подобающего масштаба, превратившись в нечто вроде собачки с рогами. Да и в лес выпустить подобное существо на вольный выпас рука не поднимется: его не только первый встречный волк — соболь съест.

То ли дело — якутская лошадь сылгы! Из ее лохматой шкуры все что угодно пошить можно — от сары (непромокаемых высоких сапог), необходимых в болотно-озерно-речной стране, до теплых циновок и полозьев для быстрых лыж. Длинный и крепкий конский волос — это почти готовые сеть и невод, силки и тетива для лука, аркан и легкие прочные волосяные мешки, даже женские украшения и шляпки. Если надо, и валенки катать, и ткать из лошадиной шерсти можно: она ничуть не уступает овечьей. А еще сылгы — это кумыс и удивительно питательное и полезное мясо, включая все внутренности — от языка до прямой кишки. Для перевозки тяжестей лучшего средства тоже не найти: груз массой до ста килограммов может за переход на сто километров утащить. И пахать на ней можно, и охотиться (с лошадью до дюжины соболей за день добыть удается, без нее — от силы четыре). В одном животном — целая цивилизация!

Потому и посвятили лошади главный якутский праздник — Ысыах. В этот день, 22 июня, к резной коновязи как к своеобразному алтарю выносят сири-исить — мех, сшитый из сыромятной, продымленной лошадиной шкуры. Из меха, символизирующего изобилие и счастье, черпают кумыс — напиток светлых богов Неба, приносят его в жертву небожителям, пьют сами. Так поступал устроитель Ысыаха — божественный первопредок Эллей и его сын — белый шаман Лабынха Суурук. Они поднимали чашу с кумысом и хайахом (топленым кислым маслом) в честь каждого божества и кропили кумыс ложкой, обвязанной белым конским волосом. Лабынха Суурук изготовил и всю ритуальную посуду: резной кубок — чорон — для молока чубарой кобылицы, чашу кэриэн — для соловой, сосуд матар — для белой, берестяную бадью дал-бар — для буланой; сири-исить предназначалась серой лошади. «Ради кумыса старых кобылиц давайте соединимся, не исключая и девиц!» — записал исследователь Восточной Сибири Александр Миддендорф более полутора столетий назад. И все это для того, чтобы «оживился двор, вытянулась веревка, и привязалось… много жеребят…».