– От кого?
– От тетки. От всех.
– Нашла, где прятаться. А Путевого обходчика не боишься? Или Мамочки?
– Мамочки своей я не помню. А обходчика боюсь, но тетки – больше.
– Ладно, – сказала Ника, – тогда прячься дальше, а я пойду.
– А ты кто?
– Я – Ника.
– А ты не принесешь мне потом грибов? А то я уже давно не ела ничего, – жалобно сказала девочка.
– Слизняков вон собирай. Или мох, – посоветовала добрая Ника.
– Так нет здесь мха-то. И слизняков не видно. Нашла самую малость, но давно. А у меня уж прям живот сводит.
– Пошли со мной. Я попрошу, чтоб тебя на станции покормили.
– Не могу. Если тетка увидит, она меня убьет.
– Что ж она такая злая, тетка твоя? Ты себя плохо вела?
– Она не моя тетка. Она меня подобрала и накормила, а теперь продать хочет.
– Не сделает она с тобой ничего, – уверенно сказала Ника. – У меня тут знакомые есть, пусть только сунется.
– Ну ладно тогда, – согласилась девочка не очень уверенно. Понятно было, что она боится, и если бы не голод, предпочла бы остаться в туннеле. А Ника, хоть себе бы в том ни за что не созналась, сразу приободрилась оттого, что теперь – не одна. Страх, который наваливался исподволь, отнимая последние силы, отступил – до поры до времени.
Когда они подошли к блокпосту, оказалось, что найденыш – тощенькая девчонка со сбившимися в колтуны светлыми волосами, в лохмотьях – таких заношенных, что даже ко всему привычная Ника подняла брови в изумлении. Все лицо девчушки было в полузаживших шрамах.
– На коже что? Заразная?
– Не, – испуганно замотала головой маленькая беглянка, – тут один было ко мне полез… а я его… а он меня.
– Отбивалась, в общем, – кивнула Ника.
На подходах к станции на путях лежали мешки с песком, образуя баррикаду, а за ними, на табуретах, сидели братки в кожанках и трениках и дулись, по обыкновению, в карты. Патрульные не ожидали с этой стороны серьезной опасности и задачу свою видели главным образом в том, чтобы исправно брать пошлину со всех входящих. Ника присмотрелась – вроде эти ребята не были ей знакомы. «Новенькие, что ли?»
– Стой, кто идет? – вяло окликнул один.
– Слышь, Лёху позови, – попросила Ника. Парень заржал:
– Какого тебе Лёху? Вот этого? А может, и я на что сгожусь?
– Да брось ты, Сиплый, это бродяжки. А ну, пошли вон, – замахнулся другой.
– Лёху Фейсконтроля позвал быстро, – голос Ники звякнул металлом. Девчонка испуганно посмотрела на спутницу.
– А-а, ну так бы сразу и сказала, – сбавил тон шутник. – Лёха, – крикнул он куда-то в сторону, – тут тебя красотка какая-то спрашивает.
Лёха материализовался моментально. Словно караулил где-то рядом. В неизменной косухе и растянутых спортивных штанах, светлые сальные пряди на плечах, лицо одутловатое – видно, перебрал вчера. Но взгляд цепкий, колючий. Увидев Нику, покачал головой, глядя на ее грязные, слипшиеся волосы, запавшие глаза.
– Эк тебя, однако, – и патрульному: – Пропусти.
Тот без долгих уговоров посторонился, и Ника, таща за руку бродяжку, поднялась на станцию, пошатываясь от слабости.
– Это кто с тобой? – спросил Лёха.
– Знакомая одна.
Он покачал головой.
– Ну, смотри, чтоб эта знакомая не стянула чего ненароком. Ты ей объясни: мы, где живем, не воруем. – И он захихикал, довольный собственной шуткой.
Ника стояла, пошатываясь. На нее косились, но ей было плевать. Опять, в который раз, она смогла выбраться из передряги. Она победила. Но сколько таких испытаний будет еще?
Девчонка рядом вся тряслась и пыталась вырвать у нее свою тощую, грязную ручонку.
– Не дрейфь, – сказала Ника, – теперь все будет хорошо.
В просторном станционном зале, освещенном несколькими обычными лампочками, рядами стояли разномастные палатки, а вдоль рельсов расположились лотки, на которых торговали всякой всячиной. Сразу из нескольких палаток доносилась музыка, перекрывая гвалт обитателей и гостей станции. Полуголые девки зазывали прохожих. Девчонка-найденыш пугливо жалась к Нике, кажется, опасаясь, что ее впустили только по недоразумению и сейчас выкинут обратно в темноту.
Первым делом заглянув к себе в палатку и взяв чистые вещи, Ника отправилась в душевую – и девочку с собою потащила. В комнатке, покрытой старым кафелем, чуть теплая вода нехотя лилась из ржавой душевой лейки, но Ника блаженствовала. Оборванка же, наоборот, скривилась:
– И на фига это надо? Через день опять грязная буду.
Но Ника заставила-таки ее помыться, пригрозив, что иначе не накормит. Девчушка была тощая – все ребра пересчитать можно. Ника выдала ей свою старую рубаху – та вполне сошла бродяжке за платье. Лохмотья девчонки пришлось выкинуть – наверняка на них полным-полно было вшей. Сама девушка натянула любимые мешковатые штаны и рубаху необъятного размера – ей нравилось одеваться так, чтобы вещи висели на ней свободно: по крайней мере, никто не спутал бы со шлюхой, которых тут хватало. На ноги Ника нацепила пластиковые тапки. Покосилась на босые ноги девчонки, но промолчала: хватит с мало́й пока и рубахи. И потащила бродяжку в столовую. Под тентом, где стояли поцарапанные пластиковые стулья и столы, полуголый мужик жарил на мангале мясо непонятного происхождения. В другое время Ника сочла бы запах вполне приятным, но сейчас ее снова замутило. А у девчонки глаза сделались одурелые. Ника, поторговавшись, взяла ей грибную похлебку – продавец уверял, что на крысином бульоне. Себе взяла травяной чай, хоть и дорого – семь пулек пришлось отдать, как и за суп. Девчонка с наслаждением прихлебывала грибное варево, у нее даже пот на лбу выступил – так отвыкла, видимо, от нормальной еды. Ника мелкими глотками пила свой чай, чувствуя, как отогревается, как отпускает нервная дрожь.
Скандал разразился, когда они вышли из столовой. Средних лет сухопарая тетка в заношенной юбке с люрексом и вылинявшей кофте в цветочек схватила бродяжку за руку.
– Так вот ты где, такая-сякая. А ну, поди сюда. Я тебе покажу, как убегать.
– Не трожь ее, – буркнула Ника.
– А ты кто такая? – Тетка подбоченилась. – А ну, не лезь в чужие дела, шалава.
«Вот это она зря», – мстительно подумала Ника, краем глаза заметив, как собирается привлеченная скандалом толпа, как протискивается к ним Лёха Фейсконтроль. Оборванка вцепилась в Никину руку:
– Не отдавай меня.
– Не бойся. – Ника прижала маленькую бродяжку к себе, хотя тетка снова дернула девочку за плечо.
– Что же это делается, люди добрые, – заголосила тетка, хотя обступившие ее стриженые братки лишь ехидно ухмылялись, – родную племяшку отобрать хотят. Это ж сестры моей девчонка, Женькой звать.