Стеклобой - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Паволга, Михаил Перловский cтр.№ 84

— При чем тут? Почему в этот дом? Ты дружишь с ней, мы же вместе… Ты говорил, что она хорошая! Я видел, тебе она нравится! — Митя старался не кричать, все равно комок заставлял голос срываться.

— Странная, но ничего, верно. — Макс коротко улыбнулся. — Послушай, что ты разнылся, Хече нужен был пистолет, он назвал дом, я сразу понял, чей он, но отступать как-то кисло, он вычисляет трусов, а раз я уже в курсе, сливаться было нельзя. А ты, если бы узнал, ты бы свалил, и все, это был бы конец, тебя никуда не взяли, да еще и наваляли, испугались бы, что сдашь.

«Не взяли?! Да плевать мне на них на всех!» — Митя сжимал кулаки, но не знал, на кого он больше злится — на себя, на Макса, на Хечу…

— Ах, плевааать, ах, ты гордый, — Макс, не глядя на него, целился в деревяшку, раскачивая нож на руке, — а кто просился, кто говорил, какие они растакие… ты хотел дело, ты знал, с кем связался. И я тебя поздравляю, ты все прошел, переступил через себя и сдержал слово, теперь ясно — ты можешь, понятно тебе? И я взял все на себя, тебя там не было, ты чист, можешь свободно гулять по зеленой травке.

Нож снова шлепнулся на землю.

— Ну и спасибо тебе за травку, — Митя осторожно поднял нож за лезвие и почти не глядя швырнул в деревяшку, нож завибрировал, воткнувшись в самую середину.

На следующий день Митя обошел все привычные места, но Саши не было ни в одном из них, он сгонял наугад и к ручью, и даже на дальний обрыв, но и там никого не нашел. Идти к ее дому он трусил так, что даже ноги немели, но к вечеру сдался и побрел к дачам. Поднимаясь из-за пригорка, он заметил костерок у горелого дерева, рядом сидел Макс, вороша ветки. Искры отрывались от пламени и взлетали вверх роем жгучих точек, дым вырастал в небо.

— Ну идем к ней, поможем убраться, они только приехали, я видел, как они с бабкой шли со станции, — Макс смотрел на Митю, и в очках плясал огонь. — Что, не хочешь? Ну я сам тогда.

Митя рывком развернул велик и молча пошел в деревню, с досадой понимая, что не может сделать ничего другого, оцепенение охватило его и навалилось на спину и плечи, зажало горло и приказало убираться восвояси.

Утром он нашел на крыльце свою штормовку и компас. Саша тем летом больше ни разу не взглянула на него, а он не мог решиться заговорить с ней. Лето закрутилось плотным клубком и понеслось дальше, он научился водить дедов «Жигуль» и плавал до дальних мостков без отдыха, получил у бабушки вечное право возвращаться когда ему вздумается, но что-то навсегда осталось в нем незаполненным, какой-то светящийся пустой кусок солнечного блика.

Романов сидел на шпалах, рельсы тянулись по задворкам заброшенных садов, оттесняя старые склады к лесу, потом пересекали большое поле между заводом и рекой, и снова ныряли в заросшие сады. Вокруг запоздало расцветала сирень, и ее запах, смешанный с мазутом, переносил Романова во двор времен его детства, где железная дорога грохотала за соседним забором. Весной рабочие в оранжевых куртках со своими ведерками усыпали пути, как ягоды облепихи, и длинными палками с поролоном пропитывали шпалы вязкой смолой. Она оставляла на рельсах большие круглые капли, которые ребята звали «слезы паровоза».

Плечо подергивало. Он поежился и закрыл глаза — поезд в такой тишине не пропустишь.

— Грузовой, но один вагон специальный, яркий, с площадкой, запоминайте, дядь Мить, — встревоженно говорил Кирпичик, когда они расставались. — Там ваше зеркало, Александрия Петровна так сказала. И она просила передать, что она присмотрит за Варварой, — Кирпичик ухмыльнулся, — и чтобы вы прекратили называть ее Ящером, она утверждает, что это грубо и неинтеллигентно.

Ночь он провел за грудой старых посеревших досок, сваленных у стены пакгауза. Теплой одежды в кабинете не нашлось, и он прихватил с собой два клетчатых одеяла; одно осталось за досками, а в другом он сидел сейчас, похожий на пациента, вышедшего покурить в чахлый больничный дворик.

Он думал о пацанах, о зимнем тусклом вечере, когда он пил с кем-то, кого уже и не вспомнит теперь, и когда ему вдруг стало очень жаль своей жизни, в которой у него была только работа и двое этих странных детей. Их нельзя ни обнять, зарывшись в теплую макушку, ни порадовать игрушками, у них нет обычного детства с беготней, слезами, драками и разбитыми коленками, для них лучший подарок — запертая с обратной стороны дверь в их комнату. И он жаловался этому кому-то, что сейчас он вернется домой, и всех разговоров с ними и будет, что заставить поесть. Но когда в тот вечер он пришел, все комнаты оказались пусты и темны, как будто сбылось желание, которое он не решался высказать вслух. И вместо радости он испытал облегчение, смешанное с ужасом. Это был холод утраты, пропала драгоценность, которую ему доверили, за которую он отвечал и не справился. Всего осознать до конца он не успел, темный коридор наполнился электрическим светом и возмущенными репликами — бабушка приволокла близнецов с балета про золотого петушка.

С Кирпичиком они добирались долго, шли по тихому, присмиревшему городу, шагали по скользким шпалам запасных путей, выжидали перед шлагбаумами, замирали, прижимаясь спинами к облупившимся стенам каких-то хибар. Лишь однажды сестринский патруль перегородил им дорогу, пришлось продираться через кусты и, распластавшись, ждать на холодном полу пустого дома. Там же он забыл сигареты. Около трамвайного круга они пересекли Семиовражную, пересидели за кованой низкой оградой и вышли из переулка. Фонари светили ярко, Романов огляделся — никаких следов катастрофы. Новые стекла переливались чернильными пятнами, он провел пальцами — гладкий прохладный лед. Два дня дисциплины Маргаритиной армии, и город снова как с картинки.

Земля под ногами задрожала, Романов поднялся на насыпь. Из-за поворота вытянулась длинная жвачка поезда и поползла мимо. Тепловоз тащил несколько коричневых товарных вагонов с надписью «Стеклобой» поперек деревянных бортов, и один красный, внезапный и нарядный. Поручни небольшой площадки медленно поплыли перед ним, Романов уцепился и побежал, спотыкаясь и чертыхаясь — плечо вырывали с корнем, — пока, наконец, ему не удалось подтянуться.

Луч из незакрытой до конца двери резал пыльное пространство темноты вагона. Романов протиснулся между башнями из дощатых ящиков, в которых поблескивало стеклянное крошево, и отшатнулся, увидев темную фигуру, шагнувшую навстречу. Он остановился, фигура тоже замерла, оказавшись его отражением. Романов вышел на свободный пятачок и прикоснулся к резной раме своего зеркала. Оно мерцало в полутьме, отражая случайные блики и тени, еще больше усложняя незнакомое пространство. Внизу что-то звякнуло, он увидел пару стаканов в подстаканниках на самодельном столике, затем послышался плеск — из медного пузатого титана на пол лился кипяток. Романов обернулся. Держа за нитку чайный пакетик, который раскачивался в такт движениям поезда, на него смотрел Макс.

Через всю его левую щеку тянулась длинная царапина, но даже с ней он выглядел полностью готовым к приключениям, как в детстве. Хоть сейчас снова в военную часть за аккумулятором, рвать когти от погони, пить дедовскую настойку в подвале. Он был возбужден и доволен собой, как будто абсолютно все кругом придумал сам.