Одна история - читать онлайн книгу. Автор: Джулиан Барнс cтр.№ 27

Да только этому теперь не суждено было случиться. Потому что тут, за углом, Сьюзен в этот самый миг избавлялась от ребенка. Меня вдруг охватила ярость. Право женщины выбирать – да, я разделял это убеждение как в теории, так и в действительности. Но вместе с тем считал, что у мужчины есть право требовать, чтобы с ним посоветовались.

Я вернулся в машину и приготовился ждать. Через час с небольшим Сьюзен показалась из-за угла и понуро направилась в мою сторону. Ее щеки закрывал платок. Садясь в машину, она отворачивалась.

– Ну вот, – сказала она. – Пока все.

У нее была какая-то странная дикция. После наркоза, предположил я, если, конечно, ей давали наркоз.

– К дому, Джеймс, и не щади лошадей. ^[11]

В других обстоятельствах меня бы подкупила эта фраза. Но не сейчас.

– Сперва расскажи, где ты была.

– У зубного.

У зубного? Мое воображение отключилось. Надо думать, я услышал очередной эвфемизм, бытовавший в среде женщин ее социального статуса.

– Когда смогу – расскажу, Кейси-Пол. Сейчас не до этого. Не спрашивай.

Конечно, конечно. С величайшими предосторожностями я отвез ее домой.

На протяжении нескольких дней Сьюзен каплю за каплей выжимала из себя рассказ о случившемся. В тот вечер она слушала музыку и долго не ложилась. Маклауд завалился спать час назад. А она раз за разом ставила медленную часть Третьего концерта Прокофьева, который мы слушали за несколько дней до этого в Фестивал-холле. Затем, убрав пластинку в конверт, Сьюзен пошла наверх. Но стоило ей потянуться к дверной ручке, как сзади муж схватил ее за волосы и со словами: «Просвещаешься, меломанка драная?» – впечатал лицом в дверь. После чего вернулся в постель.

Стоматолог установил следующее: два центральных резца сломаны и не подлежат восстановлению. Боковые резцы, скорее всего, тоже сохранить не удастся. В верхней челюсти имеется трещина, которая со временем должна зарасти. Сейчас необходимо протезирование. Врач спросил, не хочет ли Сьюзен рассказать, как такое произошло, но, услышав отказ, более не настаивал.

На лице у нее стали проявляться синяки мерзких оттенков; Сьюзен по мере сил их запудривала. Пока я раз за разом возил ее на прием и не мог поцеловать или упросить повернуться ко мне лицом; пока примирялся с мыслью, что никогда больше не постучу ногтем по «кроличьим зубкам», давно выброшенным в мусор, и что теперь на меня ложится более тяжкая ответственность; пока я вынашивал отнюдь не праздный план убийства Гордона Маклауда и поневоле выслушивал сперва бабушкины, а потом и родительские осторожные, благоразумные, банальные сентенции о жизни; пока мужество Сьюзен и отсутствие у нее жалости к себе терзали мне сердце и я привыкал уходить от нее не позднее чем за час до возвращения Маклауда; пока, переполняемый гневом, жалостью и ужасом, заставлял себя верить ее (или его?) слову, что такое больше не повторится; пока прикидывал, как Сьюзен сможет уйти от этого негодяя со мной или без меня, но скорее со мной, и одновременно мучился от собственного бессилия, – в течение всего этого времени мне понемногу открывалось нечто новое о браке Маклаудов.

Конечно, тот синяк у нее на предплечье был не просто размером с отпечаток пальца – это был самый настоящий отпечаток большого пальца, оставленный Маклаудом, когда тот силой удерживал ее на стуле, осыпая руганью. Он вцеплялся в нее пятерней, отвешивал пощечины, не раз и не два наносил удары. Ставил перед ней стакан хереса и приказывал «составить ему компанию». Когда она отказывалась, он хватал ее за волосы, откидывал голову назад и подносил стакан ей к губам, чтобы она либо пила, либо терпела, когда спиртное польется по лицу, по шее, на платье. Насилие бывало словесным и физическим, но сексуальным – никогда; и хотя у всего могла быть сексуальная подоплека… ну, это выходит за пределы моей компетенции, а также интересов. Да, обычно насилие бывало сопряжено с его пьянством, но не каждый раз; да, ей бывало страшно, но в принципе она не боялась мужа. С годами научилась им манипулировать. Да, в каждом акте агрессии была, если верить его словам, исключительно ее вина: это же она, чертовка, досаждала ему своей иезуитской дерзостью (его фраза). А также безответственностью, а также тупостью. В какой-то момент, уже после того, как муж разбил ей лицо о дверь, он спустился в гостиную и согнул, а затем и сломал пополам пластинку с записью Третьего концерта Прокофьева.

* * *

Наверное, только моя ограниченность, смешанная со снобизмом, до той поры заставляла меня считать, будто домашнее насилие – удел низших классов, в чьей среде приняты иные нормы: к примеру, как я заключил из книг, а не из соприкосновения с жизнью низов, женщины предпочитают побои мужниным изменам. Бьет – значит любит, и прочий бред. У меня не укладывалось в голове, что выпускник Кембриджа может опуститься до насилия. Раньше я об этом особо не задумывался. А взял бы себе труд задуматься, так решил бы, наверное, что насилие в среде социальных низов связано с косноязычием: кулаки идут в ход там, где не хватает слов. Оба эти мифа мне удалось развеять лишь через несколько лет, несмотря на нынешние свидетельства.

Зубной протез доставлял Сьюзен массу неприятностей; для его подгонки требовалось без конца ездить в город. Стоматолог спрямил искусственные зубы и на пару миллиметров укоротил два центральных резца. Перемены небольшие, но для меня – разительные. Те зубки, по которым я любовно постукивал ногтем, исчезли навсегда, и прикасаться к суррогатам меня не тянуло.

От одного убеждения я не отступался никогда: поведение Гордона Маклауда было наказуемо, как любое преступление. И ответственность целиком лежала на нем. Мужчина бьет женщину, муж бьет жену, пьяница бьет непьющую. Оправдания нет и быть не может, как нет и смягчающих обстоятельств. Тот факт, что дело никогда не дойдет до суда, что в буржуазной Англии есть тысяча способов сокрытия истины, что респектабельность, как одежда, никогда не сбрасывается на людях, что Сьюзен ни под каким видом не донесет на мужа никакому официальному лицу, вплоть до зубного врача, – все это в моем понимании было несущественно, кроме как в социологическом плане. Этот негодяй был кругом виноват, и моей ненависти к нему могло хватить на целую жизнь. Хотя бы это я знал наверняка.

Примерно через год я поехал навестить Джоан и объявил ей о нашем решении перебраться в Лондон.

* * *

Если ты безоговорочно приемлешь любовь, то, значит, и безоговорочно не приемлешь брак. По зрелом размышлении тебе приходят на ум разные цветистые сравнения. Брак – это собачья конура, где живет благодушие, не посаженное на цепь. Брак – это ларец с драгоценностями, где властвует таинственная «алхимия наоборот», превращая золото, серебро и бриллианты в черные металлы, стразы и кварц. Брак – это заброшенный лодочный сарай, где хранится никчемный двухместный челнок с пробоинами в днище и одним уцелевшим веслом. Брак – это… ну хватит, такие сравнения можно штамповать десятками.