— Пужают! — послышался успокаивающий крик, и ширванцы опять прихлынули к воротам.
— Поджечь их надо! — выкрикнул рослый солдат, стоящий в стороне от остальной толпы.
— Тащи огня! — тут же подхватили остальные.
— Счас, мы их выкурим!
— Как лисицу из норы!
— Поджарим супостатов!
Послышались удары кресала о кремень, потянуло дымом, и губернатор Сухарев с ужасом представил, что может вскоре произойти. Солдаты, увлеченные дракой с полицмейстером, пока не обращали внимания на его присутствие.
— Уезжать надобно отсюдова да казаков поднимать. Вам, ваше высокопревосходительство, с ними одному не совладать, — падал голос губернаторский кучер Михайла, — сомнут… косточки поломают…
— А с нашими как быть? — ткнул его кулакам в бок подъесаул. — Тоже мне, голова два уха. Выручать надо как–то их из беды.
— Чего дерешься? — обиженно взвизгнул кучер.
— А ну, помолчи, — отмахнулся Сухарев, — и без тебя голова кругом идет. Что делать, господин поручик? — растерянно обернулся к сидящему рядом Кураеву.
— Как чего делать? Надобно успокоить как–то ширванцев.
— Успокоишь их, — скривился Сухарев, — они сейчас подгуляли, им и море по колено.
— Вы как желаете, а я к своим через огороды пробираться пойду, — вылез из саней подъесаул Смолянинов. — Прощавайте, авось, отобьемся, — и он побежал к полуразобранному забору, поглядывая по сторонам.
— Ладно, попробую их урезонить, — обреченно вздохнул Сухарев и тяжело ступил на снег, поправил шпагу, направился к отдельно стоящим небольшой кучкой солдатам, которые, похоже, были самые трезвые из всех.
— А ты вот что, — приказал кучеру поручик Кураев, — поезжай округ толпы и прижмись поближе к воротам.
— Не пустят, — закрутил головой в белой бараньей шапке Михайла, но послушно направил коня в объезд бушующих ширванцев.
Меж тем, Алексей Михайлович Сухарев обратился к оглянувшимся на него солдатам:
— Здорово, орлы!
— Здравия желаем, — недружно, вразброд ответили они.
— С кем не поладили? На кого войной пошли?
— Да полицмейстер местный, пес шелудивый, укрылся за воротами, а нашим ребятам страсть как хочется выкурить его оттуль да бока намять, — быстро зачастил рыжий, с веснушками на носу, говорливый солдат, не зная, кто стоит перед ним, поскольку на губернаторе была надета плотно застегнутая шуба, и он не мог видеть его знаков отличия.
— И не жалко вам, служивые, полицмейстера? Поди, тоже человек божий…
— Божий–то он божий, да нам не пригожий, — не дал губернатору договорить тощий, как хлыст, солдат с длинным носом, достающим едва ли не до верхней губы. — Да и ты бы, ваше высокородь, шел отсель подобру–поздорову, пока тебе шкуру не попортили, — и длинноносый презрительно оглядел губернатора с головы до ног.
— Ишь, ты какой будешь, гусь, — рассердился Сухарев, — да я сейчас прикажу караульному, чтоб свел тебя в острог, да велю прописать полста плетей, тогда будешь знать, как такие слова говорить.
— Да кто ты таков?! — вскинулся носатый и схватил губернатора за обшлага, притянул к себе. — Чем пужать, ты лучше моего кулака отпробуй, — и, размахнувшись, со всей силы заехал в глаз Алексею Михайловичу. Тот рванулся, оттолкнул обидчика, при этом шуба его расстегнулась, и столпившиеся вокруг солдаты, ожидавшие нового представления, увидели золотом блеснувшие ордена, большие форменные пуговицы. — Э–э–э… да то никак генерал, — попятился от губернатора длинноносый.
— Ах, так ты еще драться будешь?! — вконец разозлился Сухарев, держась за глаз. — Да я сейчас тебя! — наскакивал он на солдат, выкидывая вперед кулак в лайковой перчатке и тыча в грудь ближних к нему. — Под суд пойдете! — не выдержавшие такого напора солдаты разбежались, не оказав никакого сопротивления.
В это время поручик Кураев заставил–таки Михайлу подъехать вплотную к толпе солдат, которые уже разложили под воротами оружейного мастера Мячикова небольшой костерок и теперь ждали, когда займется пламя, перекинется на деревянные строения, чтоб беспрепятственно ворваться во двор. Поручик влез на облучок и закричал оттуда, перекрывая гул толпы:
— Солдатушки! Разрешите слово сказать…
— Кто таков? Не знаем! — послышались выкрики со всех сторон.
— Из Санкт—Петербурга привез вам важное известие, — пояснил Кураев и краешком глаза заметил, как сбоку от него здоровый детина, плохо держащийся на ногах, занес руку с зажатой в ней палкой, готовясь ударить его, но два других солдата перехватили палку и оттолкнули пьяного товарища в сторону от саней. — А знаете ли вы, что в том известии?
— Да откуль нам знать?
— Перед нами генералы не отчитываются…
— То не нашего ума дело, — вразнобой отвечали ширванцы, но все они уже подтянулись поближе к Кураеву и с живым интересом ловили каждое сказанное им слово.
— А там говорится, что необходимо вам идти в степь да побить джунгарцев неверных, кои братьям нашим, казакам, силой военной угрожают…
— Знамо дело, побьем. И не таких бивали, — весело закричал молодой, еще безусый солдат. Другие уставились на него, посмеиваясь, а кто–то даже крикнул:
— Нас–то всех и посылать ни к чему. Алешка Савкин всех сам под орех разделает, — показывали пальцами на говорившего.
— Точно, — дружно захохотали все, — и нам не достанется.
— Его первым против супостатов и направим!
— Мне думается, что Алешки вашего одного маловато будет, — широко улыбнулся Гаврила Кураев, чем окончательно завоевал к себе расположение ширванцев, — несколько тысяч тех джунгар прикочевали к пределам нашим. У каждого по луку, по копью, по сабле вострой…
— Ой, напужал, — захохотали усатые солдаты, показывая пальцами на поручика, — луки! копья! сабельки! Да мы, чай, при ружьях, за себя постоим, покажем им, как на нашу землю рыпаться!
— Только вот в чем загвоздка, — продолжал невозмутимо и уже без улыбки Кураев, — генерал ваш, Киндерман, отказывается выступать в степь…
— Это почему отказывается? — выкрикнул усатый унтер, что был по возрасту самый старый из всех. — Коль генерал приказу императрицы не подчинится, то худо его дело.
— Точно! — отозвались остальные. — Худо ему станется…
— Приказа, как такового, нет, — начал объяснять Кураев, — но из степи, с казачьих постов, поступило донесение, мол, джунгарцы идут толпами на наши крепости. А в Петербурге пока о той новости и не знают…
— Как же не знают, коль нас сюды направили? — выказал удивление все тот же унтер–офицер.
— Вас и направили в Тобольск, чтоб упредить передвижение неверных, а приказа о выступлении до сих пор не прислали.
— Ага, а мы маемся здесь без дела уже с самой пасхи Христовой, поднялся ропот в толпе.