— После духовной пищи на еду и смотреть не желаю, — отвергла та предложение подруги. — Глянь лучше в приемную, может, есть кто. Хочется поговорить хоть с кем–нибудь о пустяках. Но если из министров кто, а не дай Бог, канцлер с делами, то не вели пускать, — проговорила она уже в спину кинувшейся к дверям Шуваловой.
Выглянув в приемную, та сообщила, что там есть несколько человек из числа министров, двое иностранных посланников, а из дам — Мария Симоновна Чоглокова, приходящаяся двоюродной сестрой императрице.
— Вот ее и пригласи, — велела Елизавета Петровна, — а остальным скажи, чтоб не ждали, не приму.
Мягко ступая и расправив худенькие плечи, в спальню вошла, близоруко щурясь, Мария Чоглокова, осторожно нюхая маленьким носиком спертый воздух непроветриваемого помещения. Ей было чуть за тридцать, но она каждый год приглашала царственную сестру быть крестной своего очередного рожденного ребеночка. Елизавета Петровна покровительствовала несколько ветреной родственнице и потакала в ее бесконечных просьбах, сводящихся к нехватке денег. Будучи урожденной Гендриковой, а по матери Скваронской, она вышла замуж за Николая Наумовича Чоглокова, чей род восходил чуть ли не ко времени правления Ивана Калиты. Но к настоящему времени он настолько обнищал, что непонятно, как Николай Чоглоков сумел закончить кадетский корпус, через что и попал ко двору, где считался отменным танцором и разбивателем дамских сердец. Все вместе взятое и навело императрицу на мысль женить его на двоюродной сестре, которая тайно вздыхала по молодому дворянину и как–то призналась в том Елизавете Петровне. Вскоре Николай Наумович получил чин камергера и обер–гофмейстера, стал кавалером ордена Белого Орла. Когда ко двору выписали будущего наследника трона, Петра Федоровича, а вскоре произошла и свадьба его с принцессой Цербской, в православии ставшей Екатериной Алексеевной, встал вопрос, кого бы приставить к молодым, чтоб смогли учить тех соответствующим манерам, достойным их высокому положению. Выбор императрицы пал на чету Чоглоковых. Она заранее предвидела, что двоюродная сестра и дальше будет откровенна с ней, как делала это и ранее. Елизавета Петровна не ошиблась и всегда была информирована обо всех тайнах "малого двора". Сейчас ей особенно было интересно услышать последние новости: когда она находилась на грани жизни и смерти, малый двор не мог не предпринять каких–то шагов к упроченью своего будущего.
— Ну, милочка, рассказывай, с чем пожаловала? — протянула государыня руку для поцелуя вставшей на колени перед кроватью Марии Симоновне. — Да встань с пола, встань. Я тебе не только государыня, но и сестра как–никак.
— Всегда о том помню, — легко поднялась та на ноги, и императрица позавидовала ее хорошо сохранившейся фигурке, чистому, хотя и чересчур обсыпанному пудрой, личику с мушкой на левой щечке возле маленьких губок.
"Будто и не рожала вовсе", — подумала Елизавета Петровна и спросила:
— Чего там делается у молодых?
— Прежде скажите мне, как ваше самочувствие, а потом уж и посекретничаем вволю, — озорно сверкнула глазами Мария Симоновна. — Вижу сама, полегчало вам? Да?
— Вроде, полегчало, сама пока не пойму, — вздохнула императрица, может, завтра и встану, на воздух хоть выйду, а то надоело лежать в духоте. Ладно, говори, с чем пришла. О здоровье моем могла и от лекарей узнать. Случилось чего?
— Почему так думаете? — скривилась Чоглокова. — Кто уже успел опередить меня? Фи, как скучно, тогда и говорить не стану.
— Ты мне брось выкамаривать тут, — грозно свела брови Елизавета Петровна, на которую болтовня придворной дамы действовала не только успокаивающе, но и немного веселила. — А то отправлю от себя и не велю пускать больше.
— Это меня? Ближнюю родственницу свою? — удивленно воззрилась на нее Мария Симоновна, но тут же поняла, что императрица и дня не сможет прожить, чтоб не узнавать о сплетнях, обо всем происходящем при дворе наследника, и громко расхохоталась. — А не так уж вы и больны, ваше величество. Ладно, слушайте, чего я вам расскажу. Петр Федорович вчерась курить учился. Нашел где–то солдатскую трубку, закрылся у себя, набил ее табаком, только вместо курительного вложил в нее нюхательный табак. Несколько раз затянулся и…фрейлина прыснула от смеха и закатила глаза вверх, выражая крайнюю степень веселости, — и как начал кашлять и чихать, что мы, хоть в дальних комнатах были, а услыхали, переполошились. Николай Наумович прибежал, принялись дверь ломать, думали, может, припадок опять с ним случился. А Петр Федорович сам нам открыл, в слезах весь, красный, и камзол оплеван, как у пьяницы трактирного…
— Фу на тебя, замолчи, — остановила ее императрица, — чего же столь худо за ним присматриваете, что он курению проклятому обучаться вздумал? Куда смотрите? Не для того ли к нему приставлены? — строго выговаривала растерявшейся Чоглоковой Елизавета Петровна.
Фрейлина, верно, не учла нелюбовь государыни к курительному табаку и полный запрет на курение во дворце, а потому теперь удивленно смотрела на нее.
— Углядишь за ним, — попробовала она оправдаться, — хуже ребенка порой бывают, не совладать никак.
— Хотя оно и к лучшему, что опробовал табак столь неудачно, примирительно высказалась Елизавета Петровна. — Что еще там было?
— После того как Петр Федорович курить пробовали? — наивно переспросила Чоглокова, не отличающаяся большой сообразительностью. — Помыли его, в сад гулять пошли, а потом они солдат муштровать направились.
— Об том могла бы и не говорить, про любовь его к муштре не хуже твоего мне известно, — сморщилась недовольно императрица. Она ждала совсем иных сведений от фрейлины и попробовала направить ее рассказ в нужную ей сферу.
— Наезжал кто к ним, скажи лучше.
— Да как обычно, — пожала та худенькими плечиками, — офицеры разные, некоторые очень даже красивые из себя, высокие такие, видные, в карты играли долго. Другие господа быть изволили…
— Какие господа? — нетерпеливо спросила императрица, и по тому, как зажглись любопытством ее глаза, даже недогадливая Чоглокова поняла, что именно от нее хотят услышать.
— Да я тех господ ранее и не видывала, не могу знать, кто такие. Сдается мне, из иностранцев некоторые были, одеты не по–нашему.
— Ой, что с тебя взять, с дуры, — вспылила государыня, и к ней тут же подбежала бдительно стоящая неподалеку Марфа Егоровна, приложила примочку ко лбу и зло глянула в сторону Чоглоковой.
— Зачем вы так, — обиженно отозвалась та и картинно надула пышные губки, пытаясь выказать обиду. — Граф Бестужев—Рюмин приезжали еще, — вспомнила вдруг она. — Но с Петром Федоровичем не беседовали, а с Екатериной Алексеевной наедине говорили почти час. Потом сразу и обратно уехали.
— Наконец–то что–то путнее от тебя услышала, — привскочила на кровати императрица и отбросила со лба примочку. — Который из них приезжал?
— Из каких? — не поняла Чоглокова.
— Из Бестужевых. Старший, Михаил, или Алексей Петрович?