Две жизни комэска Семенова - читать онлайн книгу. Автор: Данил Корецкий cтр.№ 65

— Рассказывал, — кивнул Молчун. — Ты тогда ещё про брата своего заговорил, но остановился.

Ивлиеву показалось, но физически ощутил, как напрягся Семенов, наполнился мрачными раздумьями.

— Вы же, небось, и так все знаете. Архивы подняли — отчеты, протоколы трибунала, донесения чекистские… Горюнов был мужик скрупулезный, ничего не упускал!

Не дождавшись ответа, комэск выпрямил спину, распустил ремень, чтоб вольготней дышать, вздохнул.

Потянулась тяжелая пауза.

— Брата я расстрелял, — сказал комэск, поискал глазами стопку, нашел, но наливать не стал. — За мародерство.

Тишина сделалась невыносимой, припечатала, как мраморной плитой — и вдруг лопнула: в кармане у Ивлиева зажужжал поставленный на беззвучный режим мобильник. Он вытащил его, заметил мельком: Мамыкин, — и, не задумываясь, вдавил кнопку отключения. Мамыкин дежурил на «тревожном канале» — так окрестил Молчун наблюдение за показаниями поля витализации. Наверняка что-то важное, понял Ивлиев, и все-таки не стал отвечать.

— А как это… Брата… — хрипло переспросил — скорее, повторил за комэском Молчун — повторил, словно примеряя эту историю на себя.

Они помолчали ещё.

Комэск потянулся к графину, замер на несколько секунд, словно размышляя, стоит ли — всё-таки налил, проглотил водку, как воду, в тянущейся густой тишине.

— На трофейную муку позарился. Эскадрон у белых отбил. Я основную часть приказал в штаб отправить. Все голодали тогда. А Сидор утаил мешок, спрятал… В засаду нашу потом попал, красноармейца подстрелил…

Молчун помял ладонью лоб.

— Представляю, какая волна поднимется, если это просочится в прессу, — тяжело проговорил он, но оборвал сам себя. Было видно, что сейчас он ведет разговор не по казенной надобности и дается он ему с большим трудом.

— Иван Мокич, можно ведь было как-то иначе, — сказал он и поспешил добавить, словно споткнувшись о встречный взгляд исподлобья. — Наверное, можно было найти другой выход…

— Какой? — зло бросил комэск.

Молчун, казалось, с трудом подбирает слова.

— Какой? Если был приказ по эскадрону: за мародерство расстрел! Федунов — батрак, кулаками замордованный, на цепочку с крестиком польстился, снял с убитого офицера и на себя повесил. Темнота! За то его расстреляли! А тут командир взвода, да целый мешок муки…

— Да-а… — пожал плечами Молчун. — Можно было просто отдать в общий котел. Мука же как бы ничейная. Списать, замять… Мало ли…

— Котел! У нас и был общий котел — один на всех. В нем все и плавились с октября семнадцатого. Как же ты не понимаешь? Нужно было показать бойцам, что нет исключений, нет привилегий ни по родству, ни по бывшим заслугам, — комэск переплел пальцы, сложил между колен. — По живому ведь всё, на крови… Только так. Буцанов отца в бою срубил, я брата приказал расстрелять… Такая у неё цена, у революционной справедливости!

Наступила тишина. Все трое сидели подавленные.

— Пора нам, Иван Мокич! Пойдем, засиделись, — Молчун поднялся, следом поднялся, как по команде, Ивлиев.

Молчун замешкался, положил руку на плечо комэску. Ивлиев вышел, понимая, что Молчун захотел остаться с Семеновым наедине. «Наверняка у него есть какие-нибудь подходящие слова, чтобы успокоить человека», подумал Ивлиев. И тут же поймал себя на том, что в этот момент они воспринимают комэска не как объект эксперимента, а как человека. Человека сложной, трагической судьбы…

Перезвонил Мамыкину.

— Что у тебя там случилось?

— Поле скакнуло. Эмоциональная составляющая.

— И что, высокий был пик?

— Двести восемь и три десятых. Датчики всё записали.

— Понял, — сказал Ивлиев.

«Это эксперимент, — напомнил он себе. — Первая в мире успешная витализация человека. Научный прорыв. Эксперимент».

Не сработало. Аномальный всплеск поля, его возможные непредвиденные последствия — как ни старался он сосредоточиться на этом, в голове было совсем другое, далекое от датчиков и процесса витализации: родной брат, расстрелянный за мешок муки — с этим Семенову нужно было жить. Именно жить, а не существовать, как объекту эксперимента.

Молчун вскоре вышел, встал возле Ивлиева на верхней ступеньке крыльца.

— Смотри, какая луна, — сказал он.

— Что? А, да, луна. Полнолуние, — ответил Ивлиев.

Вынув телефон из кармана, Молчун демонстративно удалил запись, посмотрел на Ивлиева.

— Была команда сверху не акцентировать внимание на таких мелочах, — будто между делом пояснил Молчун. — Сейчас никто не поймет расстрелы за мешок муки да крестик. Тем более, брата, отца… Демагоги начнут раскручивать, нагнетать, сравнивать! Кому это сегодня на руку?

— А это разве мелочи? — не удержавшись, выпалил Ивлиев, хотя прекрасно понимал: Молчун всего лишь вводит его в курс дела, чтобы он ненароком не выказал собственного взгляда, не совпадающего с мнением руководства — такое несовпадение, кроме вреда, ничего не принесет.

— Сам я, если интересно, так не считаю, — к удивлению Ивлиева продолжил Молчун. — Из этих «мелочей» складывалась революция. И если их не считать, революция окажется совсем на другом фундаменте. А ведь комэск Семенов прав: цементирующий материал революций всегда один — человеческая кровь. Значит и цена крови с таким замалчивающим подходом… обесценивается.

Ивлиев был обескуражен внезапной откровенностью — явно ставящей Молчуна в уязвимое положение.

Они посмотрели друг другу в глаза.

— Пойдём-ка по койкам, Сережа, — сказал Молчун совсем другим тоном — будто сменил радиочастоту. — Утро вечера… ну да не мне тебе это рассказывать.

Пожав друг другу руки, они отправились в разные стороны. Ивлиев впервые констатировал, что личные чувства Молчуна к комэску перевешивают служебный долг. И глядя на крупную яркую луну, повисшую на просторном летнем небе, Ивлиев почувствовал, что эти перемены в Молчуне его, скорее, настораживают, чем радуют.

Молчун сам замечал, что в его отношении к комэску появилось слишком много личного — и, строго говоря, это было проявление непрофессионализма. Как говаривал его первый командир, подполковник Ширин: «Любая эмоция в отношении объекта разработки — ахиллесова пята оператора». Но какой, к чёрту, Семенов — объект разработки? Дело небывалое. Вспомнишь, как и откуда появился этот человек среднего роста с шашкой на боку, израненный, повешенный, через родную кровь переступивший ради революционной идеи — и мурашки по спине, как в детстве, когда на спор взбирался на заводскую трубу, на самую верхотуру, и повисал вниз головой, повиснув ступнями на ржавой скобе. Но все равно новые чувства настораживали каменного служаку.

* * *

Вскоре всех членов группы витализации свозили в новенький достраивающийся двадцатичетырехэтажный дом — каждый получил по просторной квартире, для которой было предложено выбрать из 3D-каталога дизайнерское оформление. Надежды на улучшение жизни материализовались в полном своем великолепии — с окнами в пол, с видом на Москва-реку, с дубовыми роскошными полами — от удовольствия молодые гении лишились на время дара речи.