Вероника уже не сомневалась, что от нее что-то скрывают. Если Коля почти не пострадал, как уверяют Перумов с Рубцовым, тогда что здесь делает представитель следственного комитета? Если произошло обычное дорожно-транспортное происшествие без жертв и пострадавших, то при чем здесь следственный комитет? Даже если Ракитин, находясь за рулем, повредил чужой автомобиль, то вопрос он сам решил бы мгновенно – вызвал Рубцова или кого-нибудь еще. Попросил бы привезти необходимую сумму, чтобы возместить пострадавшим ущерб и уладить дела на месте. В конце концов, дал бы денег на новый автомобиль…
К беседующим в вестибюле Рубцову и следователю подошел мужчина в белом халате. Вероника тут же поспешила к врачу.
Она вошла в вестибюль, направилась к мужчинам и услышала, как мужчина в белом халате произнес:
– И песни все какие-то странные.
Рубцов, увидев девушку, повернулся к ней, следователь и врач как по команде сделали то же самое.
– При чем тут песни? – спросила Вероника. – Скажите лучше, как чувствует себя мой муж Николай Николаевич Ракитин?
– Так я и говорю. Поет ваш муж. Негромко так, себе под нос. На вопросы не отвечает… Поначалу спросил что-то по-немецки. А когда понял, что мы ни бельмеса, отвернулся и замолчал. Теперь вот запел… Ну, пусть поет, никому его песни не мешают – отдельная палата ему предоставлена. Там все условия.
– Я могу его увидеть? – спросила Вероника.
Врач пожал плечами и посмотрел на следователя.
– Если господин следователь не против.
Следователь покачал головой.
– Пока не могу вам разрешить общение.
– Мне посмотреть только, я говорить не буду. В щелочку загляну.
– Можно не в щелочку, а так – у него в палате стеклянная стена, – напомнил врач следователю. – Неужели нельзя жене посмотреть на мужа?
– Вот именно, – поддержал его Рубцов, – законное право! Или у вас на просмотр требуется особое разрешение начальства?
Следователь кивнул и посмотрел на Веронику:
– Разрешаю, но с условием, что потом вы со мной побеседуете, ответите на несколько вопросов.
Следователь Евдокимов направился к лифту, и все остальные зашагали за ним.
Двери лифта были открыты, и первым в кабину зашел Рубцов.
– По правилам хорошего тона первым в лифт заходит мужчина, первым же и выходит, – объяснил он. – В темное помещение и в любое другое, где может быть опасно, тоже сначала заходит мужчина, а уж потом женщина.
Непонятно, зачем он начал объяснять это, но все промолчали. Врач нажал на кнопку последнего этажа, и лифт пополз вверх.
– Ваш муж сильно ударился головой, – обратился врач к Ракитиной, – сейчас сделаем ему томограмму, потом отвезем на рентген. Ничего страшного, я думаю, нет.
Вероника не успела ничего ответить. Двери открылись, и первым из лифта выскочил Рубцов. Он уверенно двинулся по коридору, и Ракитина поняла, что он уже побывал здесь, хотя вроде как утверждал обратное. Перумов подхватил Ракитину под руку, но, сделав два шага, отпустил, потому что девушка шла очень быстро – почти бежала. Коридор оказался длинным, они прошли мимо дежурной медсестры, мимо ординаторской, кабинета заведующего отделением, приоткрытых дверей палат, где на кроватях ждали выздоровления больные. Потом коридор повернул, и они проследовали до самого его конца, где возле стены из толстого прозрачного оргстекла, отгораживающей палату от коридора, сидел на стуле полицейский в форме. Увидев приближающегося следователя, полицейский поднялся и поправил головной убор.
– Пока никаких происшествий, – доложил Евдокимову дежурный.
Вероника посмотрела внутрь палаты, где стояла кровать и лежал ее муж с забинтованной головой. Ракитин смотрел в потолок и что-то шептал. Вероника подошла к двери и попыталась ее открыть.
– Так это… – остановил ее полицейский, следователь тоже придержал девушку. – Пока туда нельзя.
Она отступила, не споря, дверь осталась приоткрытой.
– Голова перевязана, потому что ссадина и гематома большая, – объяснил врач, глядя почему-то на адвоката.
Он увидел выходящего из соседней палаты другого врача и махнул рукой, подзывая его.
– Не заходил больше к Ракитину? – поинтересовался он.
Другой врач кивнул:
– Зашел, мне сказали, что он по-немецки что-то спрашивает, а я как раз немецкий изучал. Поговорить толком не удалось. Потому что я не все понял.
– Но что-то понял?
Другой врач кивнул, но ответить не успел, потому что Ракитина его остановила:
– Погодите!
Она прислушалась. Из приоткрытой двери донеслось тихое пение, почти бормотание:
Брала русская бригада
Галицийские поля…
Там мне выпала награда:
Два кленовых костыля.
И лежал я в лазарете,
И на бога не роптал,
Что дожить на белом свете
На своих двоих не дал.
– Вот это время от времени Николай Николаевич и напевает, – объяснил врач. – А вообще из немецких фраз я понял немногое. Больной спросил меня, где он находится. Потом сказал, что он оберст-лейтенант и прикомандирован к ставке Верховного… Только к какой ставке и какого верховного, если он оберст-лейтенант?..
– Это означает «подполковник», – объяснила Вероника. – Только я не поняла… Разве Николай сам не понимает, где он и кто?
Врач, который поднимался с ними на лифте, дернул плечом.
– Временная амнезия. Такое бывает. Обычно проходит быстро. Дадим ему снотворное, поспит денек-другой, и все будет нормально.
Врач посмотрел через стеклянную стену на Ракитина, и тот, словно почувствовав его внимание, не отрывая взгляда от потолка, снова начал нараспев бормотать:
Трое нас из дома вышли,
Трое первых на селе.
И остались в Перемышле
Двое гнить в сырой земле.
Я вернусь в село родное,
Дом срублю на стороне.
Ветер воет, ноги ноют,
Будто вновь они при мне.
Буду жить один на свете,
Всем ненужный в той глуши…
Но скажите, кто ответит
За погибших три души?
– Вот видите, – сказал второй доктор.
– Не мешайте, – тихо попросила Вероника, продолжая прислушиваться.
Почему то ей показалось, что Коля не просто так поет, а хочет ей что-то сообщить.
Кто вам скажет, сколько сгнило,
Сколько по миру пошло
Костылями рыть могилы
Супротивнику назло?
Из села мы трое вышли:
Фёдор, Сидор да Трофим.
И досталось в Перемышле
Потеряться всем троим.
Брала русская бригада
Галицийские поля.
Тем кресты, а мне награда —
Два кленовых костыля…
[1]Николай замолчал. Вероника обернулась к следователю: