Синагога и улица - читать онлайн книгу. Автор: Хаим Граде cтр.№ 38

Еще большую несправедливость он совершил по отношению к своей Гинделе. Из Заскевичей он уехал, так как у него не хватало твердости характера, чтобы выносить запретительные постановления. А позволять, чтобы его Гинделе так мучилась и унижалась, — можно? Разве это справедливо, чтобы такая маленькая и слабая женщина содержала своего толстомясого мужа? Но как он может исправить эту несправедливость? Разве что на старости лет отправиться искать себе новую раввинскую должность. Но есть ведь и те, кто моложе его, хорошие проповедники, владеющие к тому же польским языком и не растратившие еще полученного приданого, которое можно внести на общинные нужды. И даже таким образцовым молодым людям приходится долго искать себе местечко. А уж он-то наверняка ничего не найдет. Единственное, что ему остается, — это поинтересоваться, не занята ли еще его старая должность в Заскевичах. Однако не исключено, что обе стороны, которые не могут договориться по поводу кандидата на место раввина, выступят против него. Ведь фанатики всегда смотрели на него косо из-за того, что он не шел по пути чрезмерных требований и жестких запретов. А теперь и его прежние союзники, и те, кто не особенно набожен, на него в обиде, потому что своим отъездом из местечка он довел общину до большой внутренней ссоры. Кроме того, просто стыдно самому напрашиваться на эту должность — ведь в свое время он отверг все просьбы остаться.

В комнату тихо проскользнула жена слесаря Злата. Реб Йоэл заметил вошедшую только тогда, когда она остановилась напротив него с тускло горевшими на ее измученном лице большими черными печальными глазами.

«У меня сегодня женский день», — подумал аскет и посмотрел на женщину свинцовым взглядом.

— У меня больше нет сил выносить моего старика, — подняла обе руки вверх Злата и сразу же бессильно уронила их, словно показывая, насколько она измоталась.

Мало того, что, когда наступает месяц элул, ее Хизкия становится еще большим святошей и совсем сумасшедшим. К этому она уже привыкла за время совместной жизни. Но она думала, что после неприятностей с Иткой ее старик больше ни слова не скажет против брака Серл с медником. Ребе тоже ее заверял, что теперь-то муж уже согласится. Так вот, муж ее действительно раскаялся в своем прежнем отношении к замужеству Серл, но вот что он сказал: «Серл может выходить замуж за кого хочет, даже за этого медника Йехиэла-Михла Генеса, но я на ее свадьбу не приду!» Так что же будет?

— Значит, свадьба состоится без него. Это разрешается, — ответил реб Йоэл и сразу же спохватился. Что он здесь говорит? Свадьба без отца? Похоже, что его постоянное «это разрешается» привело его к такому же абсурду, к которому слесаря привело «это запрещено». Злата тоже смотрела на аскета с растерянностью и подозрением: не шутит ли он? Тогда реб Йоэл принялся успокаивать ее, что, судя по тому, что говорят люди, свадьба ее дочери Серл должна состояться только зимой, а до тех пор реб Хизкия смягчится. Ведь она сама говорит, что в канун Дней трепета он становится особенно фанатичен и пытается выразить свое покаяние самым диким образом.

Злата выскользнула из комнаты так же тихо, как и вошла, а реб Йоэл остался наедине с еще увеличившейся горечью. Он отказался от должности раввина в Заскевичах для того, чтобы не нести ответственность перед обществом и чтобы не вмешиваться в чужие дела. Он стал аскетом, но тем не менее вынужден был влезть и в историю обивщика и его жены, и в историю слесаря и его дочерей. Похоже, пока живешь среди людей, невозможно не вмешиваться в их дела. Получается, что, покинув Заскевичи, он добился только того, что целое местечко так и кипит ссорами, а его жена надрывается, торгуя вразнос.

После полудня реб Йоэл запер свою квартиру и пошел в Синагогу Гаона, расположенную в синагогальном дворе. Вернулся он вечером. Гинделе уже стояла на кухоньке и готовила ужин. Она искоса посмотрела на него понимающим взглядом. Ее взгляд сверкал, как острое треугольное стеклышко. Редко случалось, что ее мужа не было ни дома, ни во дворе синагоги Лейбы-Лейзера. Но она все-таки не спросила его, где он был. Реб Йоэл сам рассказал ей все печальным и глубоким, как у старых настенных часов, голосом.

— Я был в миньяне Синагоги Гаона и разговаривал с аскетами о том, чтобы меня зачислили в их миньян и я получал бы финансовую поддержку. Они ответили, что эта поддержка не составляет и трети того, что необходимо для самой скромной жизни, и что синагогальные старосты вообще не согласятся на прием еще одного аскета. — Реб Йоэл немного постоял молча, заполняя своим большим телом тесную комнатку. Потом присел на табуретку и вздохнул. — Начинать сейчас изучать какое-то ремесло для меня уже поздновато, но для занятия торговлей я, может быть, еще сгожусь. Почему бы мне в канун каждой субботы не продавать на рынке рыбу, как ты продаешь яйца и птицу домохозяйкам? Что ты скажешь на это, Гинделе?

Поначалу раввинша не верила, что ее муж говорит серьезно, но когда она поняла по его лицу и голосу, что он не шутит, то расплакалась еще сильнее, чем утром, когда рассказывала об обидах, которые ей приходится терпеть от клиенток. Гинделе было очень больно от того, что ее Йоэл заподозрил, будто она требует, чтобы он стал добытчиком. Но его план показался ей таким нелепым, что она рассмеялась посреди плача и спросила, почему ему взбрело в голову торговать именно рыбой. Не потому ли, что он в последнее время имел дело именно с рыботорговцами — старшими братьями обивщика Мойшеле Мунваса?

— Действительно, реб Йоэл Вайнтройб и братья обивщика слеплены из одного теста! Хи-хи-хи, — смеялась Гинделе и тут же снова плакала.

Так продолжалось до тех пор, пока она совсем не успокоилась и начала накрывать на стол. За едой она смотрела с любопытством — как будто они только что стали женихом и невестой — на то, как Йоэл старается не оставлять крошек в бороде и не испачкать пальцы куриным жиром. Гинделе украдкой улыбалась и думала, что ради счастья иметь в мужьях такого деликатного, чистоплотного и ученого человека она готова трудиться еще больше и тяжелее.

Потом в сумрачной спаленке Гинделе слышала, как муж вздыхает в тишине и не может заснуть. Хотя она была измучена продолжавшейся целый день беготней с товаром вверх и вниз по ступенькам, Гинделе тоже не могла заснуть. В светлые ночи ей с ее кровати была видна борода мужа — медь с серебром — и его предплечье с белым закатанным рукавом рубашки. Он привык лежать лицом к потолку, на высокой подушке, подложив под затылок согнутую руку. В такие ночи, когда ей не спится, она не перестает удивляться, откуда у нее взялся такой здоровенный мужчина, с которым ей хорошо, как маленькой девочке в одной комнате с папой. Однако на этот раз ночь была иссиня-черная и густая, как чернильница, полная чернилами. Поэтому Гинделе не могла его разглядеть, она только чувствовала, что он не спит, и хотела услышать его голос. Поскольку сегодня утром и вечером она плакала, то теперь, лежа в полночь на своей кровати, хотела немного утешиться, укутавшись в его добрые слова.

— Йоэл, ты не спишь? Скажи мне, Йоэл, ведь с женой, которая в течение десяти лет не рожает детей, надо по еврейскому закону развестись. Так почему же ты со мной не развелся?

У аскета стало еще тяжелее на сердце из-за раввинши. Прошло уже больше тридцати пяти лет с их свадьбы, а она все еще об этом думает! Поэтому он ответил ей деланно игривым тоном: