Синагога и улица - читать онлайн книгу. Автор: Хаим Граде cтр.№ 34

Мойшеле Мунвас догадывался, что с его женой и чертями что-то не в порядке. Почему черти стучат в стену именно тогда, когда его нет дома? Вечером он отправил Нехамеле за папиросами в лавку вниз по улице, а когда она вернулась, то уже не нашла его дома. Нехамеле подумала, что муж отослал ее под этим предлогом, чтобы выскочить из дома, когда ее нет, чтобы не слушать ее жалобы, что она боится оставаться дома одна. Однако, вместо того чтобы уйти, Мойшеле спрятался под кроватью в спальне и ждал там ее возвращения. В голубом свете летнего вечера он увидал, что нечистая сила — это она сама, его ведьма, которая стучит в стену. Женушка услыхала прыжок, храп, сопение, на нее градом со всех сторон посыпались удары. Нехамеле подумала, что на нее действительно напали черти, и с криком выбежала во двор. Муж гнался за ней, продолжая лупить ее смертным боем, пока она наконец не узнала его и не заорала:

— Спасите, он убивает меня! Спасите!

Соседи сбежались на крик и оттеснили обивщика от избитой жены. Аскет реб Йоэл тоже вышел из своей квартиры. Мойшеле все еще порывался ударить жену и кричал удерживавшим его мужчинам: ну, что они теперь скажут, эти милые люди и благодетели? Они ведь стращали, что сделают из него мокрое место, если он будет оставлять жену одну с чертями. Они должны были видеть, как она прыгала — действительно, как дьяволица, — и стучала в стену чайными ложечками! Он знал, что она тихая злодейка, мешок с сухими костями и ядовитым жалом, но что она такая змея, этого он не мог себе представить!

Нехамеле дрожала всем телом, затыкая себе кулаком рот, чтобы не закричать от страха, боли и стыда. Вокруг нее стояли люди и не знали, смеяться им или наброситься на соседку за то, что она придумала такой фортель, не давала спать всему двору и усугубила безумие жены садовника. Нехамеле чувствовала враждебность и растерянно оглядывалась. Она увидела, что слесарева Итка спокойно стоит между своей матерью и старшей сестрой. Нехамеле обожгло сердце: эта развратная сучка, этот кусок свинины, это она подала Мойшеле мысль забраться под кровать и подсмотреть, кто стучит в стену! От боли в избитом теле и дикой злобы Нехамеле больше не помнила, что она все время боялась, как бы кто не узнал, с кем встречается ее муж. Сейчас она закричала не своим голосом, как будто окончательно рехнувшись:

— Я делала это, чтобы он больше не мог встречаться с ней! С ней он крутил любовь, с ней! С ней!

— Я тебе волосы повыдираю, глаза повыцарапываю за то, что ты оговариваешь мою дочь! — завопила жена слесаря.

Однако Мойшеле, Итка и ее старшая сестра Серл стояли, словно оцепенев. В этот момент из синагоги вышел реб Хизкия и увидел свою Злату и дочерей. Жена обивщика смеялась безумным смехом, смешанным с рыданиями, и указывала пальцем на Итку:

— С ней он жил, с ней! Один раз я пошла за ним и видела, как он встречался с ней, когда она выходила из польской школы, где изучает бухгалтерию. Когда ее не было дома, то и моего мужа не было. И подарки он ей покупал на мои заработки, из тех денег, которые я накопила, работая портнихой!

Мунвас бросился на жену, желая задушить и растоптать ее. Соседи настолько остолбенели от слов Нехамеле, что не препятствовали ему. Однако реб Йоэл загородил ее своим широким тяжелым телом, и у обивщика опустились руки. С тех пор как аскет засчитал его в состав миньяна, Мойшеле испытывал к нему большое почтение.

— Вы будете сегодня спать у меня, — взял реб Йоэл за руку Нехамеле, и она пошла за ним, дрожа и всхлипывая.

Стоявшая в толпе Грася тоже вдруг издала тонкий протяжный плач.

— Молчи! — зарычал на нее ее муж-садовник, а Нехамеле он крикнул вслед, что ее надо выполоть, как крапиву, вместе с ее защитником, с этим фальшивым даяном ^[122], бывшим заскевичским раввином.

Однако никто теперь не обращал внимания на садовника. Со щемящей болью в сердцах люди, стоявшие кружком, смотрели на страдальца реб Хизкию — согнувшегося, надломленного, онемевшего. Только губы его дрожали, будто он шептал молитву Девятого ава, прося у Бога сжалиться над скорбящими о Сионе и Иерусалиме.

16

Реб Хизкия больше не хотел жить со своей младшей дочерью под одной крышей. Мать тоже боялась, что соседи будут бросать вслед дочери камни, проклинать и освистывать ее. Поэтому Итка ушла жить к своей старшей сестре, разведенной Малке. Однако соседи очень сочувствовали старому слесарю, и им даже в голову не приходило насмехаться над его несчастьем. Люди старались даже не заговаривать во дворе об этом скандале. В квартирах, за закрытыми дверями, об этом шушукались. Женщины честили Итку на чем свет стоит. Мужчины говорили, что у них руки чешутся повыдирать усы у этого бабника-обивщика, натянуть ему брови на пятки. Но надо молчать, потому что в это дело замешан реб Хизкия. Чем больше люди будут об этом орать, тем больше унижений и сердечной боли они причинят ему.

Как бы экзотично ни выглядела эта история, никто не сомневался, что это правда. Соседи не могли простить себе, что сами не догадались, что этот цыган Мойшеле Мунвас крутит тайный роман с девицей из квартиры напротив. Однако двор разделился на два лагеря по поводу того, что сделала Итка. Женщины говорили, что она распутная сучка, в то время как мужчины считали как раз наоборот: будь она опытной, не ввязалась бы в такую опасную игру. Наверное, она никогда прежде не целовалась с мальчиком из страха перед отцом. Поэтому и попала в сети гуляки, хвастающегося, что все женщины вешаются ему на шею.

— Нашего соседа реб Хизкию надо называть реб Хойзек ^[123], — говорили между собой обитатели двора, вспоминая, как слесарь совсем недавно в субботу днем устроил скандал своей средней дочери Серл за то, что она разговаривала на улице с медником Йехиэлом-Михлом Генесом.

«Нахалка» — так он ее назвал за то, что она сама себе устроила сватовство с честным парнем. Ну, теперь младшая дочь показала ему, что такое скромность.

К Нехамеле у соседей не было особых претензий. Кто бы на ее месте повел себя лучше. Она просто мученица, если так долго знала, с кем встречается ее муж, и молчала. А вот раввинша Гинделе не находила для жены обивщика никаких оправданий и сердилась на своего «старика» за то, что он взял ее в дом. Если эта Нехамеле могла выдумать историю с чертями, она сама тоже нечистая. И не подобает ученому еврею вмешиваться в такое некрасивое дело, как скандал между обивщиком и его женой. Реб Иоэл Вайнтройб никогда не сердился на свою Гинделе, не рассердился и на этот раз. Он только улыбался, слушая ее детские речи.

— Ай, Гинделе, Гинделе! Я больше не заскевичский раввин, а ты не раввинша, но гордыня раввинши у тебя еще осталась.

Нехамеле целыми днями сидела в квартире аскета, забившись в уголок, пришибленная, едва дышащая от страха. Она была похожа на загнанную зверушку, которая спасается в чужом доме и дрожит и перед его хозяевами, и перед преследователями. Жена обивщика боялась, как бы ее муж не ворвался к аскету. Она виновато и испуганно смотрела на недружелюбную хозяйку дома, зная, что раввинша предоставляет ей уголок для сна и еду, только чтобы не огорчать своего мужа-праведника. Нехамеле тоже считала аскета праведником и была готова целовать ему руки, потому что он был добр к ней, как отец, и не позволял ее мучителю переступать его порога.