Синагога и улица - читать онлайн книгу. Автор: Хаим Граде cтр.№ 100

Любопытство, подталкивавшее ее познакомиться с грайпевской раввиншей, исчезало без следа, когда она думала о муже, оставшемся дома. И все же она заставляла себя улыбаться и слушать, что говорит раввинша Переле Кенигсберг. После того как та вдоволь посмеялась над новыми дамскими модами, она принялась высмеивать нынешнюю мебель. Жена даяна Башка больше остальных женщин любила одеваться по-новомодному, в жакетики с угловатыми плечами и с остроугольными отворотами, в узкие платья и однобортные пальто с широкими карманами. Точно так же у нее дома были столы, платяные шкафы и диваны строгих силуэтов, с острыми углами и без излишеств в виде покрывал, подушечек и украшений, с узкими высокими ножками и с не слишком большими ящиками. Как можно меньше дерева, как можно воздушнее, легче. Стулья для того, чтобы сидеть, а не для того, чтобы тонуть в них. Занавески и гардины на окнах тоже были из прозрачного и светлого материала, чтобы не отгораживаться от мира. Переле все это прекрасно знала, и ей захотелось спросить Башку: если жена даяна с Замковой улицы так любит все открывать, то почему она носит сетку на волосах, а ее муж — большую широкую шляпу? Но спрашивать об этом у хозяйки не подобало, поэтому Переле начала расхваливать мебель прежних времен. Тогда комод был комодом, который мог служить потом детям и внукам. У стола были широкие витые ножки, и он мог стоять вовеки вечные. Посудный шкаф искрился отшлифованным стеклом, у него были украшения, резьба, башенки и дверцы, как в настоящем дворце. Сундук был окован железом и передвигался на колесиках. В него можно было уложить гардероб для трех невест. В доме были высокие потолки, и он был просторным; входная дверь — большая, тяжелая, иногда с витой решеткой. Еще до того, как входили в такой дом, уже знали, что там живут состоятельные хозяева, солидные люди.

— А в наши времена, — подвела итог Переле, — и хозяева, и их домашняя утварь похожи на поспешную молитву. Спереди выпендриваются, сзади оттопыриваются, и где конец, непонятно. Устраивают себе легкую жизнь, мол, все должно быть легко! Не так ли, гродненская раввинша?

Сора-Ривка снова покивала как бы в знак согласия и при этом подумала, что, похоже, грайпевская рарвинша любит быть хозяйкой и хочет себя показать. Нет никакого сомнения, что весь конфликт с грайпевским раввином произошел из-за нее. «Если бы Мойше-Мордехай женился на ней, он был бы счастливее, чем со мной. Она бы от него не потребовала пренебречь своей честью», — мысленно сказала себе Сора-Ривка и потерла рукой лоб, как будто прогоняя эти мысли. Ей показалось странным, что женщины за столом слушают грайпевскую раввиншу с такими набожными физиономиями и не осмеливаются перебить ее.

Покончив с модами и мебелью, Переле принялась со всех сторон оговаривать простолюдинов. Когда она была еще совсем молоденькой девушкой, ее всегда удивляло, почему ее отец, ныне покойный старипольский раввин, встает перед каждым изучающим Тору, входящим в их дом. По ее тогдашнему пониманию, получалось, что перед ученым должен вставать простой еврей, а не раввин города, который старше своего гостя и годами, и мудростью. Лишь повзрослев, она поняла, что только мудрец Торы понимает и по-настоящему уважает другого мудреца Торы.

— А кто же еще способен понимать и почитать Тору, извозчик? — снова напевно спросила через весь стол Переле, обращаясь к гродненской раввинше.

Но та неожиданно повернула к ней голову и недружелюбно ответила:

— Я бы так не сказала. Раввины ссорятся между собой намного чаще, чем обыватели. А когда раввин любит простого еврея, простой еврей еще больше любит этого раввина и встает перед ним по десять раз в день.

Переле выглядела пораженной. Какое-то время она молчала. Она не ожидала такого прямого и резкого ответа. Ее лицо напряглось от мыслей, как следует уколоть в ответ гродненскую раввиншу. Но Сора-Ривка уже снова печально и мягко улыбалась. Ее никогда особенно не интересовали аристократизм раввинов, их честь и их конфликты. Особенно в последнее время. Вдруг в большой комнате воцарилась напряженная тишина. Все смотрели на дверь. Сора-Ривка тоже повернулась и увидела хозяина, даяна, с бледным лицом. Рядом с ним стояла его жена Башка, напуганная еще больше мужа, а за ними толкались еще какие-то люди. В воздухе висела какая-то дурная весть, которую никто не хотел произнести вслух. Сора-Ривка почувствовала, что произошло несчастье.

— Не пугайтесь, раввинша, ваш муж жив, — приблизилась к ней Башка.

— Соседка вызвала к вашему мужу врача и послала сказать, чтобы вы пришли, — замахал сразу обеими руками хозяин, стараясь успокоить ее.

Но Сора-Ривка не могла и слова произнести. Она все больше бледнела, а ее глаза наливались слепой темнотой охватившего ее страха. Ее пришлось вести под руки.

18

В синагогах и обывательских домах говорили, что у реб Мойше-Мордехая Айзенштата снова был сердечный приступ, но он уже чувствует себя лучше. Беда — с его раввиншей, она словно совсем окаменела. В больнице раввин лежать не хочет, он боится, что там ему станет хуже. Поэтому он лежит дома, но там всегда шум и суматоха. С одной стороны, раввин требует, чтобы у него находились молодые люди из колеля, чтобы ему было веселее и чтобы изучение Торы было зачтено ему в заслугу. Кто бы к нему ни зашел, даже простой человек, раввин просит у него благословения. С другой стороны, врач велит выгнать всех посторонних. А раввинша Сора-Ривка стоит в растерянности между ними. Либо она не шевелится и молчит, как парализованная, либо рвет на себе волосы и бежит на кладбище молиться за здоровье мужа на могилах своей дочери, родителей, дедов и бабок.

Переле варила и пекла в честь Швуэс. У нее уже сводило пальцы и немели колени. Тянуло прилечь, на диван и подумать о больном реб Мойше-Мордехае Айзенштате. Но что бы ни случилось, она терпеть не могла, чтобы в ее доме была помойка, как у дочери. Однако она трижды в день ждала, чтобы муж вернулся — утром с молитвы, днем из комнаты заседаний раввинского суда, а вечером из синагоги — и рассказал ей, как себя чувствует больной. Реб Ури-Цви страдал не меньше ее. То, что Переле трижды в день расспрашивала его о больном, заставляло его думать, что хозяйка переживает то же, что и он: страдания и раскаяние за войну, которую они затеяли против гродненского раввина. Накануне праздника Швуэс реб Ури-Цви пришел домой до полудня и рассказал о новой беде. К реб Мойше-Мордехаю годами заходила помешанная женщина, которую бросил муж. Она постоянно допекала раввина просьбами вернуть ей мужа, который стал где-то то ли преподавателем ешивы, то ли меламедом. Год назад эта женщина перестала появляться. Она поехала туда, где находился ее муж, чтобы устраивать ему скандалы. А теперь вернулась и мучает больного. Если ее пытаются выставить, она осыпает проклятиями раввина и раввиншу так, что оба уже боятся ее проклятий, как огня. Они умоляют ее сжалиться и не ругаться, но не позволяют ее и пальцем тронуть.

Довольно долго Переле стояла в молчании и смотрела на мужа с удивлением, как будто не верила, что такое может происходить на самом деле. Затем вошла в спальню и там задержалась. Назад она вышла, наряженная в одно из своих длинных широких платьев, полушубок с широкими рукавами, шляпку с тремя фиолетовыми цветами и с зонтиком в руке, хотя на улице и не пахло дождем. Муж спросил, куда она идет в канун праздника такая разодетая? Переле, глядя в зеркальце комода, разгладила пальцами брови и морщины на щеках.