«Благодаря ему ты погрузилась в драгоценную тишину», – продолжал нашептывать голос.
«Он здесь ни при чем, – парировала девушка. – Ведь его сейчас здесь нет, а голоса молчат. Моя голова ясная, и я не слышу ничего, кроме собственных мыслей. Я просто исцелилась».
«Нет, не исцелилась, – шептал голос. – Ты ведь слышала голоса прошлой ночью в подземелье».
– Прекрасно, я разговариваю сама с собой! – воскликнула Эшлин, всплескивая руками. – Что еще на очереди?
Она задержалась у зеркала и принялась внимательно себя рассматривать. Несколько крошечных капелек воды соскользнуло по лбу, пробежало по носу и подбородку. На щеках играл здоровый розовый румянец, а глаза загадочно сверкали. Сейчас, стоя перед зеркалом после всего, что произошло, Эшлин остро, как никогда раньше, сознавала, насколько хрупка ее жизнь, и тем не менее не могла не признать, что более живой и цветущей, чем сейчас, не выглядела, пожалуй, никогда. «Как странно…» – подумала она.
У нее заурчало в животе, и она вспомнила о подносе с едой, который Мэддокс оставил на полу. Ноги сами понесли ее назад в комнату, и она направилась к лакомствам, по дороге расшвыривая ногами вещи, которые до этого в поисках телефона выкинула из гардеробной. По полу были рассыпаны черные футболки, черные джинсы, черные брифы. Эшлин представила Мэддокса, подтянутого, мускулистого, в одних таких вот брифах, и у нее затвердели соски. Она вообразила его раскинувшимся на постели – естество возбуждено, глаза горят сладострастием, жестом он приказывает ей подойти, и она идет не мешкая, радостно и охотно.
Эшлин закусила нижнюю губу. Мэддокс… на постели… страстно желающий ее… У нее подкосились ноги, а в животе запорхали бабочки. «Глупая девчонка! – мысленно обругала она себя. – До чего странно повлияла на меня тишина: не могу думать ни о чем, кроме секса».
Она подошла к окну, прихватив поднос с едой, и, установив его на каменный выступ, засунула в рот виноградину. Сладкий сок наполнил ее рот, а затем стек по гортани, и она едва не застонала от удовольствия, но тут же одернула себя: «Не время пробовать лакомства, лучше подумай, как выбраться отсюда!» – приказала она себе. Сосредоточившись, Эшлин принялась рассуждать логически: «Макинтош знает и о крепости, и об обитающих в ней существах. Более того, я говорила ему, что хочу сходить сюда. Наверняка он без труда догадается, где меня искать. Но захочет ли он прийти мне на помощь? Он всегда был добр ко мне, но с остальными подчиненными он держится очень жестко: не прощает ошибок, не терпит, когда ему противоречат или не подчиняются. А вдруг он разозлится, что я ослушалась, и решит, что я это заслужила – пусть меня сожрут волки? – Эшлин тряхнула головой. – Нет, нет, он обязательно придет за мной, – принялась она горячо убеждать себя, – ведь я нужна ему».
Но сколько ни вглядывалась в лес, расстилавшийся под окном, Эшлин не видела ничего, кроме деревьев и снега. Тем не менее она не унывала. «Он сейчас может быть где угодно», – убеждала она себя. Стоя вплотную к окну, чтобы ее было видно с улицы, она отправила в рот еще одну виноградину и легонько постучала по стеклу кончиком пальцев. «Я здесь! Ты видишь меня?» – мысленно обратилась она к Макинтошу.
Эшлин понимала, что нужно выбираться как можно быстрее, – у обитателей этого замка явно не все дома, и чем дальше, тем больше общее безумие овладевало и ею тоже. «Подумать только! – удивлялась она. – Пару минут назад я представляла своего обидчика в одном исподнем! Не очень-то похоже на поведение человека в здравом уме. Ну ничего, Макинтош скоро придет за мной, увидит меня в окне, выломает входную дверь и вызволит меня», – успокаивала себя Эшлин, но внезапно ойкнула и осеклась, поняв: Макинтошу нельзя появляться в замке – он не ровня Мэддоксу и остальным. «Значит, я должна отвлечь Мэддокса, – решила она. – Может быть, каким-то образом неожиданно напасть на него, вырубить и убежать. Выбраться из крепости, спуститься с холма. Лучше уж холод и голоса, чем жизнь под дамокловым мечом. Но как же отвлечь Мэддокса?» Размышляя над этим вопросом, она незаметно доела весь виноград, после чего переключилась на мясную нарезку и сыр, запивая их вином.
Через пару минут на блюде остались одни крошки, а бутылка наполовину опустела. Эшлин никогда не ела ничего вкуснее. Ветчина, посыпанная сверху тростниковым сахаром, таяла во рту. Сыр имел мягкий, не слишком резкий вкус и прекрасно сочетался с вином. Напиток был превосходен. «Что ж, это место не совсем безнадежно», – заключила Эшлин. Но ведь вкусная еда – еще не повод оставаться здесь. И тут ее мысль сама собой сделала маневр в совершенно неожиданную сторону: «А секс? Секс – повод? Нет, конечно же нет», – отрезала Эшлин, прислушиваясь к своему животу, в котором снова как будто вспорхнула стайка бабочек. Однако ей показалось, будто на сей раз дело было не только в бабочках, а в чем-то еще.
Внутри ее началось какое-то странное, пока еще едва уловимое движение, каждый мускул, каждая клеточка, каждый рецептор в ее теле словно поднялся по тревоге, изготовившись к чему-то грозному, но пока еще неведомому. Это было подобно затишью перед самой разрушительной из бурь. У Эшлин ничего не болело, она не испытывала какого-то определенного физического дискомфорта – и все же ей было очевидно, что с ее телом происходит что-то не то. Удар сердца. Еще один. Эшлин напряженно сглотнула, прислушиваясь к себе, выжидая.
И тут разразилась буря.
По телу разлилось ощущение лютого холода, на коже выступили крупные капли пота, причем каждая походила на острый осколок стекла. Набухнув, они срывались вниз, царапая кожу до крови, пощипывали, слегка щекотали. Девушке казалось, будто по ее коже бегают пауки. Вскрикнув и заскулив, Эшлин принялась лихорадочно тереть кожу, пытаясь стряхнуть воображаемых насекомых. Но их не становилось меньше, более того, теперь они были видимы глазу. Маленькими, мохнатыми, с находящимися в постоянном движении крошечными острыми лапками пауки покрывали все ее тело. Вне себя от ужаса, девушка попыталась закричать и уже открыла было рот, но тут мир у нее перед глазами отчаянно зашатался, а земля начала уходить из-под ног, и потому все, на что она оказалась способна, – это жалобный стон. Чтобы не упасть, она навалилась на нижний выступ оконного проема, где стоял поднос, который с грохотом полетел на пол.
Туман, в котором плыл мир, сгустился вокруг девушки, она глотала его ртом, вдыхала носом, и вот он уже пропитал ее насквозь и переродился в ноющую боль, которая затем сменилась нестерпимой резью. Ей казалось, словно кто-то методично вспарывает ей живот и грудину остро отточенным клинком. Эшлин шатало из стороны в сторону, воздуха не хватало, из груди вырвались стоны. Перед глазами плясала целая россыпь ослепительно-ярких разноцветных пятен.
«Что же это? – словно в лихорадке, пронеслось у нее в голове. – Неужели яд? А пауки? Они все еще на мне?»
Новый взрыв боли согнул ее пополам.
– Мэддокс! – слабым голосом позвала она.
Тишина. Никаких шагов.
– Мэддокс! – крикнула она, напрягая остатки сил, которых становилось все меньше и меньше. Она попыталась отпустить подоконник и дойти до двери, но тщетно – тело не повиновалось.