Метод инспектора Авраама - читать онлайн книгу. Автор: Дрор Мишани cтр.№ 24

– У вас бывают длительные простои, когда не пишется? – спросил Зеев.

– Пишу я всегда, но бывают времена, когда ничего хорошего не выходит.

– А кто решает, что хорошо и что плохо?

– Я.

Авни рассмеялся, а Михаэль остался серьезным, будто в его словах не было ничего смешного.

– А как вы вообще начали писать? – спросил Зеев.

– Даже и не помню. Вспоминаю, что писал еще малышом в начальной школе. Сижу в классе, не слышу ни слова из того, что говорит учительница, и пишу стихи.

Зеев ненавидел этот ответ, часто звучавший в газетных интервью с писателями. Сам он не разрешал себе пропустить ни единого слова учителя, и главным его воспоминанием о начальной школе был страх, что преподавательница задаст ему вопрос.

Розен сделал радио потише и спросил:

– А вы с каких пор пишете? У меня сложилось впечатление, что вы не большой любитель семинаров и что вы хорошо знаете, что и как хотите написать.

Авни был потрясен.

Неужели ему удалось обмануть Михаэля, скрыть от него правду? Или же тот сумел чутьем проникнуть в то, что сам Зеев не мог ухватить, увидел в нем ядро, в существование которого он и сам не осмеливался поверить?

– Да ничего я не пишу; кто вам сказал, что я пишу? – рассмеялся он, чтобы скрыть возбуждение. – На самом деле я в этот класс зашел совершенно случайно. Это не было запланировано. Я проходил мимо Бейт-Ариэлы, увидел объявление и решил заглянуть – не для того, чтобы научиться писать, а больше чтобы увидеть, как это проходит и о чем пишут люди. Я не был уверен, что хочу остаться, – а остался, потому что на меня очень большое впечатление произвело то, что вы сказали на первом занятии. Появилось ощущение, что мне у вас есть чему поучиться. И, думаю, я поучился. Я чувствую, что это приходит.

Это был момент в разговоре, когда Зееву показалось, что он почти готов открыться. Но Михаэль смутился – возможно, он не знал, как принять похвалу, и в машине воцарилось молчание.

Они были в Яд Элиягу, и Розен глядел в окно своими покрасневшими глазами.

– Довольно славный район, – сказал он. – Собираюсь сюда переехать. Плата за съем гораздо ниже, чем у нас там.

– Да, в Тель-Авиве цены заоблачные, – тотчас ответил Зеев.

Минута для откровений была упущена.

– Мы вот тоже собираемся переехать, – добавил Авни. – Хозяин хочет поднять оплату, да и нам нужна квартира побольше, с детской. Сегодня при жаловании двух учителей снять квартиру в Тель-Авиве непросто.

– И куда же вы переедете?

– Может, в Холон… хотя мы еще думаем. Очень трудно расстаться с Тель-Авивом. Мне, во всяком случае.

– Как раз в Холон я бы переехал, – сказал Михаэль. – Это вроде бы то, что надо.

– В каком смысле то, что надо? – поинтересовался Зеев.

– Место что надо для жизни и писательства. Мне осточертело писать про Тель-Авив. Я чувствую, что ищу способ писать просто; а может быть, для того, чтобы писать просто, нужно и жить простой жизнью, среди простых людей… Мне осточертела литературная заумь, но, может, это наивно.

Теперь и Авни ощутил укус жала Розена.

– Вы что, и вправду ненавидите литературу? – спросил он.

– Да нет, нет, – ответил Михаэль. – Надеюсь, не это стало посылом сегодняшнего семинара. Господи, такое чувство, что меня совершенно не поняли! Может, я пришел на взводе, и это передалось и вам… На следующей встрече я обязан исправить это впечатление. Я просто пытаюсь научить вас избавляться от беспокойства о том, что считается литературой, а что – нет, и выражать в произведении то, что на душу ляжет. Самый сильный текст, когда-либо созданный – во всяком случае, с моей точки зрения, – написан не как литературное произведение. Вы знакомы с «Письмом отцу» Кафки?

Зеев постеснялся признаться, что не читал этого письма, и еще сильнее постеснялся сказать, что читал, а потом попасться на лжи. Задал ли Михаэль этот вопрос, потому что уже отнес его к классу простых людей, живущих простой жизнью? Зеев мог бы отболтаться какими-то общими фразами, типа: «Читал, но давно, слово в слово не повторю», – но все-таки решил сказать, что не читал.

– Прекрасно. Я принесу вам на занятия отрывок, – пообещал писатель. – Потому что оно длинное, и есть даже новый перевод. Это письмо, которое Кафка написал своему отцу в двадцатом году… кажется, так; а может, в девятнадцатом, за несколько лет до смерти, и которое к отцу так и не попало. Подумайте об этом: одно из великих произведений, когда-либо созданных историей, написано не в качестве литературного произведения, а в качестве письма, адресованного одному-единственному читателю, но и тот его не прочел. Это потрясает меня всякий раз, когда я об этом думаю. Так вот, мне хотелось бы писать так, будто у моего текста есть один-единственный читатель, которого я хочу потрясти. То письмо начинается словами: «Ты недавно спросил меня, почему я говорю, что боюсь тебя». Невероятно, а?

Именно в этот момент в голове Зеева и возникли первые слова. И идея, которая в эти послеобеденные часы еще не умела себя выразить, как младенец, что еще не способен говорить, вдруг сложилась в ясные фразы, которые только и надо, что перенести на бумагу.

* * *

Дальнейший период сильно отличался от того, что было до и после пятничного звонка в полицию. На этот раз в его действиях не было ни спешки, ни сумятицы. Все делалось в состоянии внутреннего спокойствия. Ни тени страха, который изводил его со вчерашнего полудня и который не прошел до конца, когда Авни проснулся ночью и вокруг была мертвая тишина. Все было как надо, как, по его представлению, и будет, когда он станет читать то, что написал.

Расставшись с Михаэлем, Зеев не сразу отправился из Яд Элиягу домой, а позвонил Михали и спросил, может ли вернуться попозже. Сказал ей, что хочет сходить в кино, – и тут же вспомнил про английский фильм, который смотрел утром, и решил, что перескажет его ей, и ему не придется врать. Он уселся у окна в кафе на площади Масарика и заказал зеленый чай.

И в его черной тетради, будто сами собой, возникли первые слова: