Она забеременела, ребенка, родившегося с серьезнейшими
дефектами, город ей не оставил.
Никаких материнских чувств к потерянному младенцу Руби не
испытывала, главным был Терренс. Когда органы опеки несовершеннолетних
заинтересовались его судьбой, она решила спрятать сына. Некогда Руби служила у
Роулэндов. Дети еще не старой супружеской пары разъехались по стране. Муж и
жена занимали небольшой особняк неподалеку от Университета Говарда. Руби
предложила пятьдесят долларов в месяц, чтобы они позволили Терренсу жить в
крошечной спальне над задним крыльцом. Поколебавшись, Роулэнды согласились –
тогда, по словам моей клиентки, они были людьми добрыми. Раз в сутки Руби
разрешалось видеться с сыном – вечером, один час. Школьные учителя стали чаще
хвалить мальчика, и мать имела основание гордиться собой.
* * *
Руби перебралась поближе к Роулэндам: нашла общественную
кухню и приют, присмотрела новый сквер и брошенный в переулке автомобиль.
Ежемесячно она откладывала небольшую сумму и не пропускала свидания с сыном.
На сей раз ее посадили то ли за проституцию, то ли за сон на
скамейке, она не помнила.
Руби очнулась в отделении для наркоманов в окружном
госпитале, куда ее, потерявшую сознание, доставила вызванная кем-то из прохожих
“скорая”. Предстоял курс лечения, но, соскучившись по Терренсу, она сбежала из
госпиталя.
Поневоле пропустив неделю, Руби пришла навестить сына.
Терренс, уставившись на живот матери, спросил, беременна ли она. Да, похоже,
вновь залетела, спокойно призналась Руби. От кого? Да кто ж его знает! Терренс
принялся кричать и сыпать такими проклятиями, что прибежали Роулэнды и
попросили Руби уйти.
Весь период ее беременности Терренс игнорировал мать.
Господи, какой пыткой это было: спать в брошенных машинах,
просить милостыню на еду, считать часы до свидания, приходить и видеть, как
мальчик, демонстративно не поднимая головы, готовит уроки!
Здесь Руби не выдержала и расплакалась. Решив, что слезы
помогут ей снять напряжение, я делал записи в блокноте и слушал, как за стеной
громко топающий Мордехай пытается спровоцировать Софию на традиционную перебранку.
Третьего ребенка у Руби тоже забрали, сразу после родов.
Выйдя на четвертый день из палаты, она вернулась к привычным занятиям.
Учеба давалась Терренсу легко, он с интересом занимался
математикой и испанским, неплохо играл на тромбоне и принимал участие в
любительских спектаклях. По окончании школы мальчик надеялся поступить в
военно-морскую академию. Мистер Роулэнд был когда-то военным.
Однажды вечером мать пришла на свидание с сыном в таком
состоянии, что миссис Роулэнд не выдержала: либо Руби лечится, либо ей откажут
от дома. В таком случае, заявила Руби, она забирает сына. Терренс ответил, что
от Роулэндов он никуда не уйдет. На следующий день Руби ждал чиновник из
органов опеки. Роулэнды заранее обратились в суд с просьбой об усыновлении мальчика,
прожившего с ними три года. Матери отказали даже в праве видеться с Терренсом –
пока она не избавится от наркомании.
С тех пор прошло три недели.
– Я хочу видеть сына. Мне плохо без него.
– Вы лечитесь? – спросил я.
Прикрыв глаза, она отрицательно покачала головой.
– Почему?
– Нет мест.
Я не имел ни малейшего понятия, как бездомные наркоманы
попадают в лечебницы. Что ж, придется выяснить. Я вообразил Терренса в уютной
теплой комнате, сытого, чисто одетого, готовящего уроки под присмотром мистера
и миссис Роулэнд, любящих его почти так же, как Руби. Вот они завтракают, и
мистер Роулэнд, забыв про утреннюю газету, гоняет мальчика по испанской
грамматике. Да, у Терренса все складывается в высшей степени благополучно – в
отличие от моей клиентки, чья жизнь превратилась в ад.
Теперь Руби хотела, чтобы я помог ей вернуть сына.
– Насчет мест я выясню, но на это потребуется время, – казал
я, не представляя, сколько именно. В городе, где не менее пятисот семей
дожидаются очереди пожить в приютской клетушке, больничные койки для наркоманов
наверняка наперечет. – Пока вы не забудете о зелье, Терренса вам не видать, –
добавил я как можно мягче.
Руби молчала; в глазах у нее блестели слезы.
Мир, в котором она жила, я совершенно не знал. Где достают
наркотики? Во что это обходится? Сколько раз в день Руби нужно принять дозу?
Как долго длится лечение?
Есть ли вообще шанс избавиться от десятилетней привычки? Что
делает город с детьми от наркоманов?
У Руби не было ни документов, ни адреса – ничего, кроме
рвущей душу боли. Выговорившись, она спокойно сидела на стуле, а я гадал, как
ей намекнуть, что у меня есть и другие дела. Кофе был выпит.
Проблему решил пронзительный голос Софии: я подумал, будто к
нам ворвался какой-нибудь Мистер с пистолетом, и выскочил в большую комнату.
Пистолет в самом деле присутствовал, но не у Мистера.
Посреди комнаты стоял лейтенант Гэско собственной персоной. Трое
его подручных в форме обступили стол Софии, которая онемела от возмущения. Двое
других, в свитерах и джинсах, с интересом ждали развития событий поодаль. Вышел
из своей каморки и Мордехай.
– Привет, Микки, – повернулся ко мне Гэско.
– Какого черта?! – От рева Мордехая содрогнулись стены. Один
из копов в испуге схватился за револьвер.
– Мы должны произвести обыск. – Гэско шагнул к Мордехаю и
протянул ордер. – Мистер Грин, если не ошибаюсь?
– Не ошибаетесь.
– Что вы собираетесь искать? – спросил я у Гэско.
– Все то же. Отдайте сами, и мы с радостью уберемся вон.
– Его здесь нет.
– О каком досье идет речь? – глядя в постановление на обыск,
осведомился Мордехай.
– Дело о выселении, – пояснил я.
– Вызова в суд я так и не дождался, – уронил Гэско. В двух
полисменах я узнал Лилли и Блоуэра. – А как обещали!
– Проваливайте отсюда! – обрела голос София, заметив
шагнувшего к ней Блоуэра.
– Послушайте, леди, – презрительно произнес Гэско, которому
не терпелось проявить власть, – есть два выхода из создавшегося положения.
Первый – вы опускаете свою старую задницу на стул и не издаете больше ни звука.
Второй – мы надеваем на вас наручники, и следующие два часа вы проводите в
полицейском фургоне.