– Пробую.
– Спасибо тебе, Рудольф.
Удрученно покачав головой, он вышел.
После вчерашней выходки Клер ни о каком академическом
отпуске я и думать не мог. Покой отнимали куда более важные дела. Передо мной
вырисовывалась перспектива не только развода и одиночества, но и бездомности.
Я отыскал в газете раздел частных объявлений и принялся
изучать предложения о сдаче жилья внаем.
Нужно будет уплатить последний месячный взнос в четыреста
восемьдесят долларов за “лексус” и продать красавца. Взамен купить какую-нибудь
колымагу, застраховать на максимальную сумму и дождаться, пока кто-то из
будущих соседей не угонит ее. Если мне приспичит снять приличное жилье, то на
аренду уйдет большая часть зарплаты.
Устроив обеденный перерыв раньше обычного, я два часа
разъезжал по центральным районам в поисках приемлемого чердака. Самой дешевой
оказалась голубятня за тысячу сто в месяц. Для адвоката с Четырнадцатой улицы
цена неподъемная.
По возвращении я обнаружил новую папку. В самом центре
стола. Стандартный размер, плотный белый картон и никаких помет. Внутри на
скотче у левой створки два ключа, у правой – отпечатанная на компьютере
записка: “Верхний ключ – от двери Ченса, нижний – от стеллажа у окна.
Снимешь копии и вернешь на место. Осторожнее, Ченс крайне
подозрителен”.
По привычке без стука вошла Полли – тихо, словно призрак. На
меня ноль внимания. Мы проработали вместе четыре года, день назад она сказала,
что мой уход для нее катастрофа. Ага, катастрофа. Не позже следующей недели
получит нового начальника и будет любить его, как меня.
Очень милое создание, чья судьба меня нисколько не
беспокоит.
Я захлопнул папку. Полли склонилась над коробками, похоже,
не заметила ее. На посту моя бывшая секретарша и мышь мимо не пропустит. Как
это в кабинет проник Гектор? Или кто-то другой?
Полли вышла.
Пожаловал Барри Нуццо – для серьезного, по его словам,
разговора. Закрыв за собой дверь, он принялся расхаживать вокруг коробок.
Обсуждать причины своего увольнения мне не хотелось, я поведал ему о Клер.
Супруга Барри тоже была родом из Провиденса, в Вашингтоне подобным совпадениям
почему-то придавали большое значение. Поначалу мы ходили друг к другу в гости,
потом жены наши к дружбе семьями остыли.
Вид у Барри был недоуменно-печальный, но вскоре ему удалось
взбодриться.
– Тяжелый месяц у тебя выдался, Майк. Мне очень жаль.
Мы вспомнили старые добрые времена, тех, кто работал с нами
и кого уже нет. О Мистере не было сказано ни слова, даже за кружкой пива. Это
удивляло: два друга вместе смотрели в лицо смерти и вдруг так углубились в
дела, что не смогли выкроить часа для обмена впечатлениями.
Похоже, момент наступил: Барри то и дело спотыкался о
коробки. Я понял, ради какого разговора он пришел.
– Прости, я подвел тебя.
– Оставь это, Барри.
– Нет, правда. Я должен был быть рядом.
– Почему?
– Но ведь ты сошел с ума. – Он рассмеялся.
Я прикинулся, что оценил шутку:
– Да, слегка тронулся, но пройдет.
* * *
– Честное слово, до меня доходили слухи о твоих проблемах. Я
пытался отыскать тебя на прошлой неделе, но ты пропал. А потом навалились дела,
пришлось торчать в суде, сам знаешь.
– Знаю.
– Ей-богу, Майк, мне очень жаль, что я был далеко.
Прости.
– Забудь.
– Каждый из нас тогда ничего не соображал от страха, но
ты-то запросто мог получить пулю в лоб.
– Погибнуть могли мы все, Барри. Рывок проводка, неточный
выстрел – бум! Не стоит к этому возвращаться.
– Последний, кого я видел, когда полз к двери, это был ты –
на полу, в крови. Я думал, ты умер. Мы вывалились в холл, к нам с криками
бросились люди, а я ждал взрыва.
Нас потащили к лифтам, кто-то срезал веревки, я обернулся.
Полисмены как раз поднимали тебя. Я запомнил кровь.
Я слушал. Пусть Барри выскажется, пусть успокоит совесть.
Потом сможет доложить Рудольфу и остальным, что пытался образумить меня.
– И пока мы спускались, я все время думал: жив ли Майк, не
ранен ли? Никто не знал. Прошло, наверное, не меньше часа, прежде чем стало
известно: ты в порядке. Я собирался позвонить тебе из дому – дети помешали. Да,
я должен был позвонить.
– Брось, Барри.
– Мне очень жаль, Майк.
– Хватит, прошу тебя. Все позади, все хорошо. Сейчас уже
ничего не исправишь.
– Когда ты понял, что не сможешь остаться?
Я задумался. По-настоящему до меня дошло это в воскресенье,
когда Билл откинул простыню и я увидел безмятежно-спокойное лицо Онтарио. В тот
момент в городском морге я стал другим человеком.
– В выходные. – У меня не было желания уточнять, да Барри и
не нужны были уточнения.
Он с сожалением покачал головой, будто маясь чувством вины
за мои коробки. Я утешил его:
– Ты не смог бы остановить меня, Барри. Никто бы не смог.
Он утвердительно кивнул – понял. Когда смотришь в лицо
смерти, время исчезает и происходит переоценка всего того, чем люди привыкли
дорожить: Бога, семьи, друзей.
Деньги оказываются на заднем плане. Фирма с карьерой
опускаются на дно.
– А что у тебя, Барри? Как обстоят дела?
Похоже, на дне фирма с карьерой пребывали недолго.
– В четверг состоялось первое заседание суда. Мы как раз
занимались подготовкой к нему, когда в конференц-зал вломился Мистер. Просить
судью о переносе было нельзя, начала процесса клиент ждал несколько лет. Кроме
того, ты знаешь, никто из нас не пострадал, физически, во всяком случае. Мы
рванули вперед, как спринтеры, с низкого старта, и уже не сбавляли скорости. В
известном смысле процесс оказался для нас спасением.
Это точно. В “Дрейк энд Суини” работа была спасением.
Недели две назад я сказал бы то же самое.
– Отлично. Значит, у тебя все в порядке?
– Ну конечно.