Я чувствовала себя своей и чужой. Бабушка металась и не знала, к кому меня пристроить. Меня были готовы приютить все. Варжетхан вызвалась первая.
– Нет, ты с ума сошла? В селе будут говорить, что ты ее колдовать учишь. Да и она еще чего насмотрится у тебя, не дай бог Ольга узнает, скандал устроит.
– Она и так все уже видела.
– Нет. Она впечатлительная. Тебя обожает. Еще захочет стать травницей, что я с ней делать буду?
Бабушка хотела отдать меня соседям. Я дружила с Фатимкой. Ее матери, Зарине, бабушка доверяла больше, чем себе. Но Зарина отказалась.
– Мария, я боюсь. Если соседки увидят, что ваша внучка что-то делает по хозяйству, то слух пойдет, что я девочку мучаю. Нет, не могу. Я ее так люблю, что только и буду думать о том, чтобы ей было хорошо. А она обидится. Я знаю. Фатимка будет огород полоть, воду таскать, и Дидина захочет. Как я ей запрещу? Соседки потом такое наговорят…
– Ну и что мне делать? – спросила бабушка у Варжетхан.
– Отвези ее к Луизе, – посоветовала гадалка.
Бабушка была в безвыходной ситуации, но советам своей подруги всегда следовала. Так я оказалась у Луизы. Что я помню? Очень мало. Жаль, что так мало. Первые дня три я там спала без просыпу. Чуть ли не стоя засыпала. Так засыпают маленькие дети, уткнувшись головой в стол, в тарелку, в диван. Стоя, сидя, полулежа. Луиза меня не будила. День у меня смешался с ночью – часов в доме не было. Луиза жила по солнцу и звездам. По новолуниям и полнолуниям.
Где-то через три дня, отоспавшись, я стала подскакивать с рассветом, бежала доить корову и козу, подметала, крутилась по хозяйству, а в обед падала на скамейку и два часа спала беспробудным сном. Но Луиза стала меня будить.
– Закат. Пять часов. После заката спать нельзя, – говорила она и отправляла меня на речку – умыться.
– Я могу из рукомойника умыться, – просила я, поскольку на речку надо было спуститься, а потом подняться. По дороге захватить внизу, в сарае, который находился на самом берегу, муки, масла или сахара. И в гору взбираться уже с ношей.
– Ты же моя помощница. Ну, как я без тебя? – ласково говорила Луиза и делала такие несчастные глаза, что я покорно неслась умываться на речку. Вода в реке всегда была ледяная. От умывания лицо становилось красным и горело.
У тети Луизы я все время бегала. Спокойно не ходила вообще. Чаще всего бежать приходилось за козлом Азаматом, Азиком, который убегал высоко в гору и достаточно далеко. Луиза очень переживала за любимого козла и посылала меня привести его домой. Азик прекрасно знал дорогу домой, не хуже собаки (которой, что удивительно, у Луизы не было, хотя во всех частных домах их держали). То, что Азик знает дорогу, я поняла где-то через неделю. Гоняясь за ним, заблудилась. Даже не понимала, куда идти – направо или налево. Меня вывел Азик, который уверенно потрусил по малозаметной тропинке.
– Лучше бы вы собаку завели, – пожаловалась я Луизе. – Зачем я за ним бегаю, если он сам может дойти?
– Ну ему же будет скучно одному. Он такой чувствительный, – серьезно сказала Луиза.
У Азика был отвратительный характер. Несколько раз он спихивал меня в реку. Подходил сзади и пинал, не сильно, не больно, но я оказывалась в воде с головой. С криком выскакивала, прыгала на месте. После первого погружения я думала, что умру. Настолько леденящим показался холод снаружи, будто тысячи иголок воткнулись в тело. И настолько же сильным был жар внутри. После второго купания – как этому козлу удавалось подкрасться неслышно? – я погналась за ним с целью сбросить в реку уже его самого. После третьего я очухалась уже быстро и побежала жаловаться Луизе.
– Это вы ему велели меня сбрасывать? – Я потребовала ответа, потому что Луиза часто шепталась с козлом, как бабушка часто шепталась со своим гусем Русланом.
– Что ты такое говоришь? – Луиза сделала вид, что сильно удивлена. – Как я могу подговорить козла скинуть тебя в реку?
– Правильно мама говорит – вы все ненормальные. Бабушка с гусем разговаривает, вы с козлом. Я же знаю, что он это специально. Что я ему плохого сделала?
– Ну тогда и ты с ним поговори, раз думаешь, что он понимает. Попроси его не сбрасывать тебя в реку.
Азик сбросил меня еще раз десять. И только на одиннадцатый я смогла его поймать.
– Я его поймала! – прибежала я к Луизе, таща за собой на веревке козла.
– Ты с ним поговорила?
– Еще как! Я сказала, что в следующий раз сама его сброшу в реку.
Азик с тех пор перестал бодаться, а я избавилась от сеансов закалки в ледяной горной реке.
А вот у козы Эммы характер был чудесный, просто ангельский. Она ни разу меня не пнула, когда я ее доила. Доить я училась долго.
Азик все же норовил сделать мне гадость. Набегавшись по горам, он стал спускаться вниз, к реке.
– Сходи за ним, я волнуюсь, – просила Луиза.
Я покорно шла. Один раз эта скотина увернулась, когда я уже почти схватила его за веревку, и опять оказалась в реке. Сама свалилась, не удержавшись. Козел стоял на берегу и, я готова была поклясться, смеялся.
Еще через неделю пребывания у Луизы меня было не узнать. Я сильно похудела от пробежек по горам, окрепла после регулярных купаний в ледяной реке. Я перестала плакать и страдать – так уставала за день, что на страдания сил не оставалось. Когда появлялись клиенты, я помогала Луизе носить тарелки, убирать грязную посуду. До сих пор я умело ношу подносы и владею искусством вынести на одной руке три больших тарелки. Луиза научила меня замешивать воздушное тесто из муки, воды и щепотки соли. Козу я доила быстро, нежно и аккуратно – ни одной капли мимо ведра.
Когда бабушка приехала меня забирать, то чуть не расплакалась. Я стала обычной, улыбчивой, послушной, работящей девочкой. Я принесла бабушке чай, сыр, убрала за ней посуду, протерла стол, перемыла посуду, сбегала за Азиком, сто раз сказала «спасибо» и упала без ног спать прямо на скамейке.
– Что ты с ней сделала? – спросила бабушка, делая глоток кофе. Луиза сварила бабушке кофе, как она любила, чуть слаще положенного, не такой крепкий, и капнула в чашку молока. Луиза называла этот кофе «испорченным».
– Ничего не сделала. Хорошая девочка. Очень умная, кстати, – ответила Луиза, – и совершенно здоровая.
– Она плакала все время.
– Ну и что? Поплакала и перестала. У нее легкие слезы.
Что еще я помню? Обувь Луизы. У нее была маленькая нога, размера 35–36-го, но она носила здоровенные мужские тапочки, гигантские калоши и резиновые сапоги. Как у нее нога не выпадала – не знаю. Но тапочки Луизы меня успокаивали. Она шаркала по двору, и мне нравился этот звук. Я очень чувствительна к звукам, особенно к тембрам голосов. Меня многие голоса раздражают. Но мне нравится шум реки, шарканье тапочками. И как точат ножи. Луиза каждое утро точила свои ножи на точильном камне. И я просыпалась от этих звуков.